Прежде всего, меня, какъ и каждаго знакомаго съ нѣмецкимъ и русскимъ студенческимъ бытомъ, поражала разница нравовъ, въ тѣсномъ смыслѣ. Въ мое время, въ половинѣ 50-хъ годовъ, въ русскихъ университетахь, особенно въ провинціальныхъ (я началъ въ Казани) студенческіе нравы были кутильные. И попойки, переходившія иногда въ оргіи, были принадлежностью особаго рода молодечества. Въ Дерптѣ, въ корпораціяхъ, выработался цѣлый ритуалъ еженедѣльныхъ попоекъ съ разными обрядами и пѣснями. Въ связи съ ними находились студенческія дуэли или шкандалы, какъ звали ихъ не только нѣмцы, но и русскіе, учившіеся въ Дерптѣ. Но нигдѣ въ жизни студенчества, ни въ чисто русскихъ университетахъ, ни въ Дерптѣ, женщины извѣстнаго сорта не играли роли; у нѣмцевъ въ корпораціяхъ считалось даже почти постыднымъ быть замѣченнымъ по этой части. Студенчество жило, въ общемъ, довольно цѣломудренно и проводило время исключительно между собою.
Въ Латинскомъ кварталѣ, и во второй половинѣ 60-хъ годовъ, студенчество отличалось почти поголовной легкостью нравовъ. По всѣмъ отелямъ и пансіонамъ Латинскаго квартала кочевали такъ называемыя студентки, не нынѣшнія слушательницы разныхъ курсовъ, а просто гризетки или того хуже. Гдѣ бы вы ни поселились — вы навѣрно находили, въ одномъ коридорѣ, нѣсколько такихъ студенческихъ паръ; а 'тѣмъ, кто были побѣднѣе или боялись запутаться — всѣ пивныя и кафе доставляли слишкомъ обильный женскій персоналъ.
Въ первый же мой парижскій сезонъ я имѣлъ возможность достаточно изучить нравы и времяпровожденіе тогдашнихъ студентовъ. Добрая треть ихъ только потому и могли называться студентами, что жили въ Латинскомъ кварталѣ; и были записаны на какомъ-нибудь факультетѣ, или въ какой-нибудь высшей школѣ. Но весь ихъ день проходилъ почти въ абсолютномъ ничегонедѣланьи. Вставали они поздно, часто послѣ какого-нибудь бала и ужина, тотчасъ же, позавтракавъ, отправлялись въ кафе со своими подругами и просиживали тамъ, въ болтовнѣ, по нѣсколько часовъ, играли въ домино и въ карты, иногда и въ азартныя игры, потомъ — обѣдъ; а потомъ опять кафе или театръ или же балъ, гдѣ тогда еще было больше танцоровъ между студентами. И вездѣ вы видѣли женщинъ Латинскаго квартала, и очень молоденькихъ, и уже зрѣлыхъ и нарядныхъ, и небрежно одѣтыхъ… Тогда еще на каждомъ шагу, на бульварѣ St Місhel и въ кафе, вы встрѣчали такихъ «студентокъ» безъ шляпъ.
И въ концѣ имперіи полиція терпѣла особаго рода пивныя, которыя на студенческомъ жаргонѣ называются «caboulots»; послѣ войны, при третьей республикѣ, они стали еще болѣе овладѣвать Латинскимъ кварталомъ. Эти заведенія отличаются снаружи отъ кафе тѣмъ, что они не выставляютъ столиковъ на тротуаръ, и то, что въ нихъ происходитъ; скрыто, всего чаще, цвѣтными стеклами. Служатъ тамъ исключительно женщины въ разныхъ, иногда фантастическихъ, костюмахъ. Онѣ сейчасъ же подсаживаются къ посѣтителямъ, заставляютъ себя угощать, и въ вечерніе часы такія пивныя принимаютъ довольно скандальный характеръ. Ничего подобнаго такимъ нравамъ нѣтъ, до сихъ поръ, въ нѣмецкихъ, а тѣмъ менѣе англійскихъ университетахъ, да и наше студенчество, даже и въ столицахъ, живетъ иначе… Я уже имѣлъ случай въ одной изъ предыдущихъ главъ замѣчать, какъ мало парижская молодежь пользуется курсами и лекціями Collège de-France, совершенно даровыми, и Сорбонны, гдѣ на общіе курсы допускается публика, безъ всякихъ билетовъ и стѣсненій. Въ прежнее время, т.-е. въ концѣ имперіи, это было еще разительнѣе. Чтобы видѣть студентовъ въ массѣ, надо было ходить въ Медицинскую Школу или въ Ecole de droit. И тогда въ аудиторіяхъ студенчество держало себя довольно таки школьнически, и когда было недовольно профессорами или какими-нибудь распоряженіями начальства, то протестовало мальчишескими выходками: пѣніемъ неприличныхъ пѣсенокъ, подражаніемъ крику животныхъ, повтореніемъ какого-нибудь одного слова или прибаутки.
По лабораторіямъ, кабинетамъ, библіотекамъ, конечно, работало не мало студентовъ, но въ общемъ молодое населеніе Латинскаго квартала жило въ полномъ смыслѣ слова «въ свое удовольствіе». Оно не знало, да и до сихъ поръ не знаетъ, хронической бѣдности нашихъ студентовъ. Только при порядочныхъ средствахъ можно нѣсколько лѣтъ просидѣть въ пивныхъ и въ кафе Латинскаго квартала, изрѣдка заглядывая въ аудиторіи. И каждый изъ насъ, желавшихъ проникнуть во внутреннюю духовную жизнь, въ идеи и настроенія парижской молодежи, приходилъ къ тому выводу, что у всей этой массы, тысячъ въ десять, въ пятнадцать человѣкъ не было никакого духовнаго центра. О ея направленіяхъ вы могли догадываться только по извѣстнымъ симптомамъ. Тогда, въ концѣ имперіи, студенчество считалось враждебнымъ бонапартизму и, въ особенности, клерикализму. Самая серьезная часть студенчества и тогда уже начинала группироваться въ кружки, въ литературныя и научныя общества. Сѣ нѣкоторыми изъ нихъ я познакомился и состоялъ даже членомъ одного общества любителей природы, дѣлавшаго экскурсии въ окрестностяхъ Парижа, и другого, литературнаго кружка, о которомъ упоминалъ выше. — Это была такъ называемая «Conférences Labruyere». Въ такихъ «conférences» всего чаше можно было найти членами студентовъ юристовъ и молодыхъ начинающихъ адвокатовъ. Слушатели Медицинской Школы склонны были къ рѣзкостямъ матеріализма; ихъ жаргонъ отзывался, довольно часто, циническими прибаутками. Они держали себя шумно на балахъ. Среди нихъ выработался типъ, который теперь уже совсѣмъ исчезъ въ Латинскомъ кварталѣ: студента, обросшаго бородой, съ длинными волосами, лѣтъ тридцати, въ мягкой шляпѣ съ широкими полями, непремѣнно съ деревянной трубкой въ зубахъ и цвѣтнымъ фуляромъ на шеѣ.