Въ главѣ о прессѣ я упомянулъ о той рѣчи, которую предполагалъ первоначально произнести въ одномъ изъ лондонскихъ клубовъ на тему англійскаго вліянія въ Россіи и русскаго общественнаго мнѣнія объ Англіи. Я не знаю въ какой степени англійская печать откликнулась на содержаніе этой рѣчи, появившейся въ видѣ журнальной статьи въ «Contemporary Review». Я уѣхалъ изъ Лондона какъ разъ наканунѣ ея появленія. Да и время тогда было неблагопріятное: произошелъ министерскiй кризисъ, и вся печать была слишкомъ поглощена своими домашними дѣлами. Въ Петербургѣ, по просьбѣ редакціи «Сѣвернаго Вѣстника», я изложилъ этотъ этюдъ по-русски, строго держась англійскаго подлинника. Въ нашей печати я тоже не нашелъ откликовъ. Статья не возбудила, правда, никакой полемики кромѣ одной злобной замѣтки, но не вызвала и никакихъ сочувственныхъ комментаріевъ. И я былъ бы почти въ полномъ невѣдѣніи того — какъ наша «интеллигенція» (если уже не говорить о массѣ публики) смотритъ на этотъ вопросъ, еслибъ на одномъ изъ періодическихъ петербургскихъ обѣдовъ, гдѣ собирались разъ въ мѣсяцъ выдающіеся представители разныхъ сферъ нашей умственной и общественной жизни, эта тема не была мною поставлена въ видѣ итоговъ, которые я подвелъ подъ содержаніе моего этюда. И, сверхъ ожиманія, произошли очень оживленныя пренія, изъ которыхъ я позволю себѣ сдѣлать здѣсь нѣкоторые выводы.
Оказалось во-первыхъ, что всѣ мои меньшіе годами сверстники, по литературѣ и журнализму, а также профессора, адвокаты, общественные дѣятели успѣли нѣсколько позабыть, какое вліяніе англійскія философскія и публицистическія идеи: такіе мыслители, какъ Бокль, Милль, Гербертъ Спенсеръ, Люисъ и др. имѣли на наше умственное и литературное движеніе къ 60-мъ годамъ. Только меньшинство изъ собесѣдниковъ, и притомъ принадлежащихъ къ моему поколѣнію или близкихъ къ нему, признавало значительную долю вліянія за англійскими мыслителями и писателями, сорокъ лѣтъ тому назадъ, Въ собесѣдникахъ моложе насъ, если не во всѣхъ, то въ нѣкоторыхъ, сказалось и несвободное отношеніе къ Англіи и англичанамъ вообще. И даже люди съ высшими учеными степенями, напр., по юридическимъ наукамъ, стали распространяться на довольно-таки ненаучную тему о «коварномъ Альбіонѣ» и доказывать, что англійскія идеи намъ не ко двору, что будто бы Англія, и во внутреннемъ своемъ развитіи, держалась всегда себялюбивыхъ государственныхъ инстинктовъ, забывая, что въ этой странѣ впервые личность гражданина была ограждена отъ произвола и выработаны были, для всѣхъ сторонъ внутренней гражданской культуры, твердые принципы самодѣятельности, уваженія къ достоинству человѣка и гражданина и тѣсной сплоченности всѣхъ гражданъ между собою.
Эти пренія показали мнѣ также, что большинство нашей молодой интеллигенціи воспиталось скорѣе на нѣмецкихъ и французскихъ идеяхъ — чего я никогда и не отрицалъ. Но моя задача — показать и здѣсь, въ этой заключительной главѣ, чѣмъ всѣ образованные русскіе обязаны англійскимъ и французскимъ вліяніямъ во всемъ томъ, что у насъ создалось и развилось здороаго и плодотворнаго. Я повторю и здѣсь, что англійскіе писатели, философы, ученые, публицисты, романисты, сдѣлавшіеся у насъ авторитетными — долго оставались для русской прессы, критики и публики на одной и той же высотѣ, другими словами, отношеніе къ нимъ общественнаго мнѣнія— въ нашемъ либеральномъ лагерѣ было на протяженіи всего XIX-го столѣтія — болѣе ровное, чѣмъ къ громкимъ именамъ французскимъ и нѣмецкимъ. Этот мой выводъ не оспаривался ни однимъ изъ моихъ оппонентовъ, только многимъ изъ нихъ желательно было уменьшить степень плодотворнаго вліянія англійскихъ писателей, умелыхъ и философовъ на нашу интеллигенцію. Но въ заключительномъ резюме одного изъ участниковъ въ преніяхъ — моего ближайшаго сверстника по литературной генерации — я нашелъ полное признаніе верности самыхъ существенныхъ выводовъ изъ моей статьи.
He изъ одного желанія открещиваться отъ репутаціи «галломана» говорилъ я такъ, (во многихъ главахъ о Парижѣ, о современной Франціи), о всѣхъ культурныхъ и расовыхъ недостаткахъ французской націи. Я хотѣлъ быть только объективнымъ, и если это не удалось мнѣ, то читатель, во всякомъ случаѣ, не упрекнетъ меня въ предвзятомъ отношеніи къ столицѣ міра на берегахъ Сены, гдѣ я провелъ нѣсколько лѣтъ моей молодости. Не я одинъ, между русскими, признателенъ Франціи за многое, что вошло въ нашъ умъ, что обогатило нашъ опытъ и расширило кругъ нашихъ сочувствій, стремленіи и упованій. Французы, (какъ я уже сказалъ въ одномъ мѣстѣ) вредятъ всего больше самимъ себѣ, но каковы бы ни были ихъ недостатки, и отдѣльные, и въ массѣ — судьбѣ угодно было сдѣлать ихъ страну, и главнымъ образомъ ихъ столицу, той исторической лабораторіей, гдѣ европейское человѣчество производило, производитъ и будетъ производить опыты того, что мы называемъ "эволюціей" и прогрессомъ.