Въ огромной аудиторіи Сальпетріеры, гдѣ Шарко читалъ свои клиническія лекціи, похожей па сарай съ подмостками, куда обыкновенно вводили больных и гдѣ профессор демонстрировалъ ихъ, я нашелъ самую разноязычную публику: англичане, американцы, нѣмцы, голландцы, испанцы, итальянцы и сравнительно много русскнхъ, мущинъ и женщинъ. Не думалъ я тогда, что черезъ нѣсколько лѣтъ Шарко уже не будетъ въ живыхъ — до такой степени онъ еще казался бодрымъ и энергичнымъ, такъ блистательно ставилъ діагнозы и такъ даровито обобщалъ наблюденія. Шарко пригласилъ меня обѣдать, и я сидѣлъ — передъ обѣедомъ — въ томъ, великолепном кабинетѣ, его собственнаго «отеля» имѣвшемъ размѣры большой капеллы, гдѣ столько тысячъ всякихъ неврастениковъ и психопатовъ выслушивали его совѣты, а иногда и безпощадные приговоры. Подробности этого обѣда и вечера у Шарко я когда-то описывалъ въ газетѣ. И онъ былъ другомъ Ренана и ближайшим его сверстникомъ, и въ немъ сохранились характерныя черты умственной физіономіи того поколения, которое, въ половинѣ шестидесятыхъ годовъ, было въ полномъ расцвѣтѣ своихъ силъ. Въ домѣ Шарко русскихъ принимали очень гостепріимно. Онъ самъ былъ нѣсколько разъ въ Россіи и его милая дочь сопровождала его въ этихъ поѣздкахъ, интересовалась русской жизнью и литературой и какъ разъ въ то время начала брать уроки русскаго языка. Въ нашемъ медицинскомъ мірѣ, сколько мнѣ извѣстно, къ нѣкоторымъ явленіямъ нервной жизни, которыя пустилъ въ ходъ Шарко, ко всей области гипноза съ его интереснейшими фактами — до сихъ поръ еще относятся довольно скептически; но въ Россіи авторитетъ Шарко, какъ спеціалиста по нервнымъ болѣзнямъ, врядъ ли кѣмъ-либо оспаривался, и влияние его школы было при жизни очень боль шое, да и теперь, вероятно, еще не ослабѣваетъ. И у насъ и во всей Европѣ — считая и Англію — имя Шарко, къ концу вѣка, поднялось надъ многими общеизвѣстными именами медицинского мира. И четверть вѣка передъ тем, когда Шарко уже дѣйствовалъ, какъ профессоръ и врачъ, ни одна парижская знаменитость не имѣла такого обаянія на иностранных врачей.
Къ міру точнаго знанія принадлежитъ въ латинской странѣ и вѣковое учрежденіе — тоже не существующее нигдѣ въ остальной Европѣ съ такимъ именно характеромъ, какъ въ Парижѣ. Это — естественно-историческій Музей при Jardin des plantes. Если Франція въ политическомъ и административномъ отношеніи такая централизованная страна, то въ дѣлѣ знанія всѣ мы находили въ Парижѣ большую децентрализацію… И латинская страна, какъ разъ, такое федеративное государство, гдѣ одинъ и тотъ же предметъ можно было изучать въ нѣсколькихъ заведеніяхъ, которыя пользуются и до сихъ поръ самостоятельностью, имѣютъ — каждое — свою собственную научную и учебную жизнь. И опять-таки принципъ общедоступности и общенародности господствуетъ и въ томъ обширномъ факультетѣ по естествознанію, который извѣстенъ подъ собирательнымъ именемъ Музея. Когда я впервые попалъ на лекцію антропологіи старика Катрфажа съ его и тогда уже всесвѣтной извѣстнсстью, — я былъ не мало удивлен тѣмъ, какая у него была скромная аудиторія, скромная и совершенно случайная, какъ у насъ говорятъ, «съ борка, да съ сосеики», — несмотря на то, что онъ считался и былъ действительно прекраснымъ лекторомъ. Наша русская публика имѣла случай убѣдится въ этомъ въ Москве на аптрополопнческомъ съѣздѣ, гдѣ онъ и профессоръ Брока были почетными гостями. Въ обширномъ; амфитеатре сидятъ пятнадцати много двадцать человѣжъ, какой-нибудь старичекъ пришедший погреться или подремать два-три иностранца, старенький священникъ, иногда солдатъ или унтер-офицерь, и даже старушки въ чепцахъ и въ го ловныхъ платкахъ Богъ знаетъ зачѣмъ являющая сюда. Мальй приливъ слушателей объясняется темъ, что Музей стоитъ въ отдаленной мѣстности Парижа; а между тѣмъ первоначальная идея этого учреждения была — нетолько спеці альная разработка различныхъ областей естествовѣдѣнiя а также и популяризація ихъ. И на кафедрахъ, кромѣ Катрфажа, такіе — ученые, какъ Мильнъ-Эдварсъ, Шеврелъ и другіе Старикъ Шеврель и тогда былъ предметомъ скорѣе любопытства, чѣмъ серьезнаго интереса, и въ то время ему щелъ уже восьмой десятокъ, а на кафедрѣ онъ выказывалъ необычайную бодрость и оживленность. Но кто желалъ учиться — находилъ въ такомъ учрежденіи, какъ Музей огромный рессурсъ, да вдобавокъ самое время учебнаго семестра, начинающагося съ весеннимъ тепломъ, просторъ к тѣнь Ботаническаго сада — все это дѣлаетъ занятія въ Музеѣ для тѣхъ, кто нарочно поселялся въ этомъ кварталѣ, удобнѣе и привлекательнѣе, чѣмъ гдѣ-либо.