Историк Исаак Дойтчер имел обыкновение именовать себя неиудейским иудеем, идентифицируя себя с вековой традицией интеллектуального скептицизма, символами которого являлись такие мыслители, как Спиноза, Фрейд и Маркс. Я много думал об этом и в соответствующих случаях называю себя немусульманским мусульманином, но этот термин не слишком подходит. Звучит неуклюже. Не следует думать, что исламу не хватает светских интеллектуалов и художников. Только в прошлом веке появились такие поэты, романисты и режиссеры, воспитанные в исламской культуре, как Назым Хикмет, Фаиз Ахмед Фаиз, Абдар-Рахман Муниф, Махмуд Дарвиш, Фазиль Искандер, Наджиб Махфуз, Низар Каббани, Прамудья Ананта Тур, Джабрил Диоп-Мамбети и многие другие. В социальных науках нет никого, равного им. Критика религии всегда безусловна, поэтому интеллектуальная жизнь зачахла, сделав сам ислам статичной религией, обращенной в прошлое.
Я родился мусульманином. Мой дядя по матери, которой всегда считал (впрочем, совершенно безосновательно), что ислам является основным источником моральной силы для нищих крестьян в нашем фамильном владении, бормотал священное откровение мне в правое ухо. Это был 1943 год. Место действия — Лахор, находившийся тогда под властью Британской империи. Лахор был космополитичным городом: мусульмане составляли большинство населения, второе место занимали сикхи, третье — индусы. Силуэт старого города определяли мечети, храмы и гурдварасы. Трагедия была близка, но никто этого не осознавал, через четыре года она предстала в виде кровавого муссона.
В том августе, когда старая Британская империя ушла окончательно, а Индия была разделена на части, мне не исполнилось еще и четырех лет. Государство Пакистан было отдано мусульманам Индии, несмотря на то что большинство из них или не интересовались этим, или вообще ничего не понимали. Слово «Пакистан» буквально означает «земля чистых», что стало причиной большой радости для всей страны, особенно для добровольных беженцев. Лично у меня нет никаких детских воспоминаний о разделении. Совершенно никаких. Конфессиональная чистка, которая ознаменовала этот год для всего северо-востока Индии, на моем детстве отрицательно не сказалась. Лахор изменился полностью, поскольку великий субконтинент был разделен по религиозному признаку. Многие сикхи и индусы были вырезаны соседями. Те, кто выжил, бежали в Индию. Мусульман в городах Северной Индии постигла та же судьба. Такие разделения, как это часто бывает, обусловлены не религией, хотя ее присутствие дополнительно разжигает страсти.
Много позже старая кормилица моего отца, необыкновенно добрая и славная, но глубоко религиозная женщина, которая присматривала в детстве и за мной, часто вспоминала, как взяла меня с собой на улицы Лахора, чтобы приветствовать основателя Пакистана Мухаммада Али Джинну. Она купила мне маленькую бело-зеленую копию эмблемы нового государства с исламским полумесяцем и заставляла меня с энтузиазмом махать ею и скандировать «Пакистан зиндабад!» («Да здравствует Пакистан!»). Впоследствии я никогда не имел желания повторить подобный эксперимент. У меня всегда была аллергия на религиозный национализм или его постмодернистское воплощение — религиозный космополитизм.
В 1947 году мы жили на улице Рейс Корс Роуд в «защищенной» части города, которую британцы обычно называли «цивилизованной». Она была изолирована от густо заселенного старого города. Этот город был построен вокруг старого форта задолго до того, как последний из Великих Моголов, Аурангзеб, построил мечеть Бадшахи (Королевскую мечеть). Некоторые самые древние индуистские храмы также располагались в Старом городе, и там же был погребен пепел великого сикхского правителя — махараджи Ранджита Сингха. Медленно, как это всегда бывает с большими городами, Лахор расширялся, и к Старому городу присоединялись новые кварталы, разрослось кольцо пригородов. Вблизи новых вокзалов специально были построены кварталы для железнодорожников. Вокруг них выросли промышленные предприятия, а за ними — торговые ряды, потом здания Верховного суда и правительства, за которыми располагались «цивилизованные кварталы» с их чистенькими бунгало и большими лужайками. Этот Лахор был административным центром старой провинции Пенджаб, которую британцы имели обыкновение называть «наша военная сила» или «наша Пруссия».
Старый город, со своими узкими улочками, переулками и базарами, которые специализировались на разных потребительских товарах и изделиях, включая еду, всегда волновал гораздо больше. Он, казалось, совсем не изменился со времен Средневековья, и мы, дети, бывало, часто воображали процессию слонов, которые несут могольского императора в его дворец-крепость, а местные торговцы соперничают друг с другом за то, чтобы именно их товарам было отдано предпочтение в тот вечер, когда император отбирает деликатесы для трапезы.