— Нерода, давай вот здесь вставай за уступчиком! — приказал майор, останавливая «бэтээр» так, чтобы край скалы прикрывал корму. — Быстренько, Евдокимов, Светлов! Бурдюк и фляжки!
Двое спрыгнули, прихватив пустой резиновый бурдюк и несколько фляг. Метнулись, осыпая щебень, под кручу, к реке, а башня с пулеметом плавно развернулась им вслед, беря на прицел прибрежные заросли. Щелкнули предохранители «акаэсов», и он, комбат, перевел предохранитель на автоматическую стрельбу. Повернул автомат к блеску воды, к желтым цветам, к изумрудной вспорхнувшей птице.
Усмехнулся невесело: эта природа, неповторимая в своей красоте, отделена от него непрерывной тревогой, непрестанной, мешающей любоваться заботой. Своим и чужим оружием. Зрение, слух, обоняние чувствуют эту природу не так, как в мирных горах, где когда-то бродил с туристами. Зубчатая вершина скалы, напоминающая рыбий плавник, — нет ли там пулемета? Синее чистое небо с белой удаленной горой — хорошо бы в этом небе появилась вертолетная пара, прошли над колонной «вертушки». Тот зеленый сад у дороги с оранжевым свечением плодов — уж лучше бы не было сада: там, за дувалом, в зарослях, удобная для гранатомета позиция. Розовая тропка на склоне, ведущая к зеленой лужайке, может ахнуть взрывом фугаса.
Так и не успел полюбить эту природу. Эти горы, стучащие пулеметами. Эту реку в горящей солярке. Ночные крики шакалов — сигналы душманских разведчиков. Когда-нибудь после, лет через десять, он снова сюда приедет, без автомата и бронежилета, тихонько посидит у реки, у кишлака, посмотрит, как гора на закате становится зеленой и синей.
Вернулись солдаты, повеселевшие, забрызганные, с мокрыми умытыми лицами. Передали наверх скользкий черный бурдюк, отекавший капелью, и литые, небулькающие, наполненные до краев фляги.
— Пейте, товарищ майор! — угощал его Евдокимов. Комбат отвинтил крышку, прижал к губам флягу. Пил сладкую холодную воду Саланга. Вместе с водой пил высокий, поднебесный ледник.
На трассе впереди загудело. Снизу, из-за уступа скалы, вылетел маленький ободранный «джип» с открытым верхом, переполненный людьми с торчащими вверх автоматами. Затормозил у «бэтээра». Майор увидел, как из открытой дверцы, вынося вперед автомат, вышел председатель уездного комитета Надир. И майор обрадовался его широкому в оспинах лицу, крепким, стискивающим оружие рукам. Соскочил навстречу. Обнялись, касаясь щеками. Из «джипа» выходили люди в шароварах, накидках, сдержанно отвечали на поклоны, протягивали для рукопожатий смуглые руки.
— Очень рад тебе, Надир! — Майор и вправду был рад присутствию на дороге этих крестьян из окрестных селений. Их лица не были испуганы, не таили в себе страх, покорную готовность подчиниться угрозе, отступить перед насилием. Безропотно, под наведенным оружием отдать последний хлеб, последний грош, последнего сына. Покинуть родной порог, оставляя дом, сад на разграбление и пожар. Эти, в «джипе», не боялись оружия. Сами были с оружием. Отстаивали свой очаг, свой сад, своих сыновей. — Как твоя рана, Надир? Смотрю, ты уже молодец!
— Рана хорошо! Рана нормально! — Афганец похлопал себя по ребрам, но несильно, чтоб не причинить боли. — Госпиталь лежал хорошо. Ваш госпиталь хорошо, быстро лечит. Теперь опять дома. Будем Саланг охранять. Будем стрелять.
— Похоже, будем сегодня много стрелять! Ты как считаешь, Надир? — Комбат видел: у Надира сквозь смуглую кожу просвечивает бледность. Рана еще болела. Эту рану он получил с своем кишлаке, когда в него стрелял прокравшийся снайпер. — Есть сведения, что сегодня на Саланге много гостей из Панджшера.
— Много гостей с пулеметами, — кивнул без улыбки Надир. — Я тебе хотел говорить. Мои люди знают. Душман сидит в кишлаке. Ты свои минометы туда бей сейчас, все попадешь. Ждут большой колонны, большой «наливник». Поведешь «наливник», смотри в кишлаки, начнут с пулеметов бить. Тебе хотел говорить!
— Я знаю, Надир. У меня есть информация. Ты где сейчас будешь работать?
— Пойду к себе. Люди говорят, надо в кишлак оставаться. Школы охранять, мечеть охранять. Не пускать душман.
— Ладно, иди в кишлак, работай. А если что, ты знаешь, я подскочу.
— Ты очень хорошо скачешь! Длинные ноги! — засмеялся Надир. — Очень длинные ноги!
— Они раньше были недлинные. Были нормальные, — вторил смехом майор. — На Саланг приехал — стали длинные!
— На Саланг у всех длинные ноги. Такое место!
Они раскланялись, пожали друг другу руки. При рукопожатии их автоматы столкнулись и слабо звякнули. «Джип», одолевая подъем, выбрасывая дым и треск из глушителя, ушел вверх по трассе. Майор, провожая его, подумал: здесь, с этих афганских гор, наблюдают за ним не только глаза врагов, но и глаза друзей. В кишлаках, охваченных борьбой, среди дувалов, исстрелянных пулями, есть люди, которые придут к нему в трудную минуту на помощь. Здесь, на Саланге, со своим батальоном он защищает бетонку, трубопровод, колонны машин. Но также и тропы со стадами коз и овец, и недавно открытую школу с приехавшим из Кабула учителем, и тех двух врачей, что пешком по узким ущельям идут в кишлаки с ношей вакцины. Его «бэтээр», избитый о скалы и кручи, исклеванный душманскими пулями, заслоняет хрупкий дувал, за которым люлька с младенцем, ложе со стариком.