Я поднимаюсь со стула, мои ноги шатаются, пока я пытаюсь вернуть себе самообладание.
— Что случилось?
Его пустые, ничего не выражающие глаза находят мои.
— Йоханна не выжила.
Слезы текут по его лицу, и у меня сводит живот, когда его губы дрожат. Мама подавляет рыдания, подбегая к моему брату и обнимая его. Мы с папой смотрим друг на друга, слова не сходят с наших губ, мы оба ничего не понимаем.
Что, блядь, происходит?
Мой брат трясется, его ноги подкашиваются, а мама стоит на коленях на полу рядом с ним. Мое сердце быстро бьется в груди, а желудок грозит вывалить свое содержимое на бежевую плитку.
Брат шепчет свои следующие слова, как будто его слова, произнесенные с силой, делают их слишком реальными.
— Ребенок застрял. — Голос Лукаса дрожит. — У Йоханны упало давление во время экстренного кесарева сечения, и она… — Он всхлипывает.
Я не чувствую, что кто-то вырвал ковер у меня из-под ног. Это было бы слишком просто, слишком мило, чтобы описать кошмар, происходящий передо мной. Такое ощущение, что кто-то вырвал мои чертовы ноги из моего тела, оставив меня в кровавой куче, такого чертовски беспомощного, пока мой брат ломается в какой-то дерьмовой больнице.
Этого не может быть.
Тело Лукаса дрожит, когда он прижимается к маме, его беззвучный плач заставляет мое сердце сжиматься.
— У нее не получилось. Она… Она просила посмотреть, как я держу на руках нашу девочку. Это все, что она хотела. Моя гребаная жена. Ушла. — Его тяжелое дыхание становится паническим и поверхностным.
Вот дерьмо собачье.
Моего лучшего друга больше нет. Та самая женщина, которая несколько часов назад улыбалась мне, называя меня нуждающимся парнем. Йоханна, моя лучшая часть средней школы и один из моих самых любимых людей в мире. Моя подруга, которая закатывала глаза на то, что девочки хотели меня за мои таланты гонщика, а не за мою скрытую ботаничность. Женщина, которая украла сердце моего брата, а мое сделала целым, наложив свой пластырь на каждого члена моей семьи.
Я не борюсь с тошнотой, когда бегу к ближайшему мусорному баку, мой желудок отвратителен, кислота покрывает мой язык, а по лицу текут незнакомые слезы. Мои бледные пальцы дрожат, когда я цепляюсь за пластиковый обод, используя мусорный бак как опору для своих дрожащих ног.
— А ребенок? — Голос мамы доносится до меня сквозь рвотные позывы.
— Кая в порядке. — Мой брат, сдержанный человек, который научил меня сохранять спокойствие, плачет в ее объятиях. Хриплые слова слетают с его губ, когда он шепчет маме. Я не могу видеть его разбитым, его внешний вид соответствует тому, что я чувствую внутри.
Я хватаюсь за мусорное ведро, боясь отпустить его, пока отец проводит дрожащей рукой по моей спине.
Я ненавижу звук плачущего Лукаса. Я ненавижу весь этот гребаный день, мысль о том, что я потерял лучшего друга, приобретая при этом племянницу, слишком охуительна. Какого хрена Бог сыграл такую злую шутку, уничтожив одну жизнь и сохранив другую?
Я выбегаю из палаты, оставляя семью позади, и бегу к входу в больницу. Темнота встречает меня, соответствуя бурлящим эмоциям внутри меня, яркая луна насмехается надо мной, когда я теряю голову в пустом квадрате. Мои ноги подкашиваются, и я падаю на траву, травинки с росой скрывают слезы, текущие из моих глаз.
Я запрокидываю голову назад, издавая хриплый крик, и этот болезненный звук заглушается сиренами приближающейся машины скорой помощи. Прохладный воздух обжигает мои легкие, когда я делаю резкий вдох.
Мой отец появляется из ниоткуда и опускается на колени рядом со мной, притягивая меня к себе и обнимая.
Я не могу скрыть, как дрожит мое тело.
— Я не понимаю. Как такое может случиться? Это двадцать первый гребаный век. Люди больше не умирают при родах.
— Мне жаль, сынок. Ничего нельзя было сделать, — мой отец задыхается.
— И что? Как, блядь, я могу смотреть на Каю и не думать о ней? — Я ненавижу, как слабо звучит мой голос для моих собственных ушей.
— Ты можешь смотреть на нее и видеть последнее прекрасное, что создала ее мать. Сейчас ей больше нужен дядя, чем когда-либо.
Я сжимаю кулак вокруг травинок, дергаю за кусочки, вырываю их, чтобы снять остроту.
— Я не хочу ее. Я хочу вернуть Йоханну.
— Ты не это имеешь в виду.
— Конечно, блядь, я хочу. Я хочу повернуть время вспять и вычеркнуть этот дерьмовый день из истории. — Я не чувствую ни малейшей вины за свое признание. Сжатие в груди напоминает мне о боли, закравшейся в мое сердце и проверяющей мой рассудок.