— Тамарочка, ты только не волнуйся, у тебя, кажется… родственники нашлись. Хорошие родственники, близкие.
Она молчит, плачет.
— Успокойся, успокойся. И никому пока не говори, будем еще проверять.
Потом звонила снова и снова:
— Ну, кто все-таки?
— Думаем, сестра. Галя.
— А где она живет?
— Нет-нет, пока нет. Жди.
Через несколько дней:
— Хочешь фотографию детскую Галину посмотреть? Приезжай.
Приехала, глянула и вспомнила себя детдомовскую. «Это же я» — «Как?» — испугалась Черных. «Нет, просто похожа очень».
«Потом,— рассказывает Тамара,— Валентина Андреевна показала мне еще фотографию мамы. Я ревела, вообще я в те дни все время ревела. На семнадцатое декабря в одиннадцать часов назначили, наконец, встречу. А меня Валентина Андреевна к десяти пригласила и около часа готовила меня, успокаивала. Я для смелости с подругой пришла, с Таней, тоже детдомовской девочкой. Сидим. Ровно в одиннадцать звонок: нас ждут. Это — в соседней комнате. Я встала, ноги не идут. Вошла — народу, цветов!.. И голос Валентины Андреевны слабо чувствую.
«Ну, Тамарочка, где твоя сестра?..»
Кто к кому первый кинулся — не помню…»
Сейчас Галя живет и работает в Котлах, недалеко от Кингисеппа. Она доярка в совхозе. И Тамара часто, как только можно, ездит к ней. Это по таллиннскому шоссе три часа всего. Она идет на автовокзал к Обводному каналу и садится в «Икарус». Через час с небольшим всматривается в окрестный лес, луга, смотрит на широкую дощечку, белыми буквами по синему на ней написано: «Черемыкино». Вот он — ее бывший детдом. Каждый раз, проезжая мимо, она прячет лицо от пассажиров и каждый раз, проезжая мимо, едва верит своему нынешнему небывалому счастью.
Вначале я говорил о том, что за год у Валентины Андреевны все три дела окончились счастливо. А что считать неудачей? Долголетние безуспешные поиски? Конечно, тяжело инспектору, обидно, чужая судьба становится уже как своя собственная. Однако это еще не главная беда. Бывает, выходят на след, но, оказывается… умер человек недавно. Случается и другое. Татьяна Алексеевна Щербакова по просьбе молодого человека разыскивала его родителей. Помнил он мало что: «Отец был каким-то большим начальником», «Мать была очень красивая» и «Пол в квартире был из цветных плиток». После работы она ходила вместе с ним по всем возможным адресам. «Не то, не то, не то»,— говорил он, прикусывая при этом как-то странно нижнюю губу. Однажды среди ночи (!) вдруг в полусне осенило ее: вдруг поняла — куда идти. И уже не смогла уснуть, и рано утром, еще до работы, поспешила. Нашла дом, вошла в квартиру, и первое, что увидела,— цветные, довоенного настила плитки пола.
Родители были старенькие, нескладные, беспомощные. Мать с отцом плакали от радости, а молодой человек говорил: «Нет, не они». Вот только нервничал он и прикусывал губу зря: над столом висела давняя фотография отца… с прикушенной губой.
Этот случай из редких. В принципе же даже те, кто давно обзавелся собственными семьями и не помнят родства своего, пишут: «Помогите найти мать, она теперь, наверное, старая и нуждается в моей помощи». Это важно: человек, не по своей воле утративший сыновние чувства, сохраняет сыновний долг.
Какие нервы надо иметь инспекторам милиции! Нервы — железные, а мягкость — материнскую. Работают — на часы не смотрят, времени своего свободного не жалеют — после работы… снова работа. Именно вечером женщины-инспекторы обходят дома, говорят с людьми, разыскивают нужные адреса.
Дело в том, что розыск потерявшихся в войну людей для инспектора паспортного отделения не только не единственная, но и далеко не главная обязанность. Главное — розыск государственных должников, неплательщиков алиментов. А без вести пропавшие — это в оставшееся время.
Они сами сделали эту работу главной для себя, настолько главной, что нашли себе новые обязанности. Обычно розыск «лиц, утративших родственные связи» ведут органы внутренних дел по месту жительства заявителя. Ленинградские же инспекторы, если дело в прошлом связано с блокадой, Ленинградом, по доброй своей воле принимают заявления о розыске из любых концов страны. Они никому еще не отказали. Впрочем, это надо объяснить.
Валентина Андреевна всю блокаду была в Ленинграде. Умер от голода отец, потом сестра. Погиб брат на фронте, было ему восемнадцать лет, только одно письмо и успел черкнуть: «Ведем бой…» И в этом первом же бою и погиб. Помнит, как хлеб сушили, чтобы сосать, а не есть. Термитно-фугасная бомба два одеяла в окне прошибла, шкаф — в сторону, самовар на куски, а она чудом жива осталась.