Когда все уже было изъезжено и исхожено, обо всем переговорено, встретились мы и с Раисой Геннадиевной Варакиной — исцелительницей. Она Смолина прекрасно помнит, сразу вопросы: где он, как он? Все, что знал, рассказал я ей, и про «Запорожец» в том числе, попросил, нельзя ли его в Полькино перевести, этот дом инвалидов всего в двух километрах от Коныгино, от родины.
— Можно,— сказала она.— И, конечно, первую группу инвалидности он получить должен. Это дело надо поправить!
Еще врач Варакина сказала, что все-таки лучше Полькино и всего другого для него дом родной. За тридцатку ли его возьмут или еще как, а все-таки дом есть дом. Тем более для него, не познавшего семейного счастья, домашнего уюта, для человека, из которого война вынула почти всю жизнь, оставив только маленький кусочек юности и старость.
Я не сразу с ней согласился. Прежде снова перебрал в памяти обидные события, связанные с практичным домом, но потом всплыла снова дорога на Коныгино — поля, лес, луга заливные, плакучая береза рядом с елью на повороте.
Ведь для чего-то же вспомнил солдат имя свое.
Глава 6. Две судьбы
Разговор пойдет о Саласпилсском лагере смерти неподалеку от Риги. Страшное место. Земля здесь глубоко пропитана кровью.
«Летом 1960 года я еще раз обошел территорию лагеря. Развалины, пепелища, которые, отступая, гитлеровцы оставили во многих городах, здесь еще полностью сохранились. И все же сквозь обломки кирпича смело пробивались зеленые побеги молодых березок и осинок. В канализационных трубах лагерной больницы расположилась целая лисья семья…» Из воспоминания Яниса Клявиня, бывшего узника.
А это рассказ молодого инженера Галины Осиповой, она родилась в 1952 году: «Где-то в начале шестидесятых годов мы, дети, сюда, в эти места, бегали. Грибы тут росли!.. Нигде так не росли. И все почему-то красные, все красные. Мы их, конечно, не собирали, нет. Боялись… Старики некоторые собирали, жарили, а мы — нет. Проволока еще колючая местами была. Кто-то сказал, она ядом пропитана, а я однажды в нее на велосипеде врезалась — руки, лицо все в крови. Ну, думала, все, теперь умру…
Пруд еще был, затхлый такой.
Потом домики какие-то стояли, их вскоре снесли, нас всех из тех мест эвакуировали. Смотрю, камни, цемент, щебень сваливают, даже не верилось, что мы отсюда, из Доле, уезжаем и тут такое будет…»
На этом месте поднялся огромный мемориальный памятник-музей. Приезжают сюда, в Саласпилс, иностранные делегации и советские туристы, юным пионерам здесь впервые повязывают красные галстуки, молодым коммунистам вручают партийные билеты.
А в летнее июльское воскресенье сюда каждый год съезжаются бывшие узники лагеря.
И в тот год, когда мне удалось побывать здесь, все было так же, как прежде, как каждый год в этот день. Как всегда, в это воскресенье в разгар цветущего лета со всех краев земли съехались сюда бывшие заключенные.
Все было, как и быть положено. Митинг. Речи. Цветы. Цветы возлагали туда, где из-под земли доносился глуховатый стук метронома. Тук. Тук. Тук. И звук, и ритм — точь-в-точь живое сердце под землей.
Поляки и чехи, немцы и французы, югославы и русские, литовцы и белорусы, эстонцы и латыши, евреи и украинцы — больше ста тысяч осталось их здесь, в земле.
В воскресном этом дне отражались необратимость и непоправимость минувшего, его — минувшего — боль и горе. Но еще тут были гордость, достоинство и сила: сделали все, что смогли, выстояли. Слились воедино печаль и величие, слезы 22 июня и слезы 9 мая.
Все было, как всегда в этот день, и кто-то в тесной толпе рядом со мной сказал: «Вот он — Розанов!..»
Станислав Антонович до всего дошел сам, все постиг только собственным умом. Знания для него всегда были невеликим подспорьем — какие там по нынешним понятиям знания: техникум одолел. Жизнь, только собственная жизнь, до краев наполненная, подсказывала ему всегда, где она — правда.
Странно даже, что этот средних лет мужчина застал еще свою республику буржуазной. Вначале — пастух, потом — батрак. Розанов мальчишкой попал в Ригу. В 1936 году грузит уголь в порту. Устраивается на деревообрабатывающую фабрику. Недосчитавшись однажды в аванс денег, он обратился к хозяину:
— Господин, вы ошиблись.
Хозяин — он же и кассир, а дочь его — бухгалтер.
— Я никогда не ошибаюсь,— ответил господин. Парня выгнали.