Один из заключенных попросил слова. Мы будем работать, сказал он, так, как потребует начальство, но просим создать нам хоть какие-то условия для жизни.
Гражданский засмеялся:
— Для жизни?.. Создадим, создадим…
Заключенного расстреляли.
Это было преддверием ада.
Сам ад описан и исследован достаточно — Бухенвальд, Маутхаузен, Освенцим, Майданек и так далее, и так далее. Познакомимся лучше с людьми. С коммунистами Янисом Логином, Карлом Фелдманисом, Константином Стрельчиком, с теми, кто с ними.
21 января 1943 года, в день памяти Ленина, Янис Логин организовал в бараке митинг. Собралось более трехсот заключенных. Янис говорил о вожде, читал поэму Маяковского, стихи Пушкина и Райниса.
Карл Фелдманис работал в строительной конторе лагеря. Почти каждый вечер, когда начальство уезжало домой, он тайком проникал в кабинет Качеровского и включал радиоприемник. На следующий день весь лагерь знал фронтовые новости.
Заключенные не теряли надежды вырваться на свободу, припасли самодельные гранаты, холодное оружие.
Но однажды, когда Карл Фелдманис поздно вечером, как всегда, слушал радио, в дверь забарабанили. Вошел… Качеровский. Фелдманис успел выключить радио. Качеровский быстро прошел к приемнику и положил на него руку: теплый.
— Слушал?
— Музыку.
Красная стрелка показывала Москву.
Сотни заключенных были казнены в Бикерниекском лесу и среди них — Фелдманис, Логин, Стрельчик.
Розанов работал на пилораме. Качеровский заглядывал и сюда. Увидев как-то, что двое пленных жуют хлеб, Качеровский передал их эсэсовцам «за нарушение трудовой дисциплины». Пленных расстреляли на месте.
Однажды осенью Станиславу сообщили связные: Антона Казимировича, его отца, старого коммуниста, расстреляли.
Жизнь лагеря шла своим чередом. На пилораме выходил из строя то один, то другой агрегат. А однажды заключенные устроили замыкание, и лесопилка сгорела — вся, дотла.
Как-то Розанову поручили «убрать» провокатора. Убрал. Задушил без шума и суеты. Появился вскоре второй. Розанов уже и до него стал добираться, но тот, учуяв неладное, нашептал Качеровскому. И хотя прямых улик не было, скоро подошла грузовая машина, в которую Розанову велели садиться. Он увидел в кабине, рядом с шофером, Качеровского, сердце екнуло. Однако у поворота шоссе Качеровский вылез и, махнув рукой, отправил машину дальше, в Центральную рижскую тюрьму.
Так получилось, что первым, кто встретил Розанова в Саласпилсе, был Качеровский и проводил его он же.
На том расстались. У каждого был свой единственный путь. Улик так и не нашли, и это спасло Розанову жизнь.
Мы бродили со Станиславом Антоновичем по Саласпилсу. Говорили о днях нынешних, но так или иначе связанных с мемориалом. Он рассказывал о проблемах, которые его очень волнуют. Например, о том, что туристы порой не знают, как добраться до мемориала. Едут на электричке до станции Саласпилс, но это, оказывается, не то, надо выходить ближе. Не все поездные бригады об этом объявляют, на железнодорожной рижской станции тоже ни слова об этом нет, а ведь можно бы и отдельное расписание вывесить.
Я слушал внимательно все, о чем он говорил, и мало-помалу разглядывал его. И внешность, и выговор человека не городского. В прямом, надвое, темно-русом проборе виделось что-то простое, что-то от российских молодцев, которые, подпоясавшись кушаками, выходили на кулачные бои. Годы-то годы, но еще кряжист Розанов. Правда, сутул, словно какая-то невидимая сила прижимала его к земле, не давала разогнуться.
Но я смотрел больше на его руки, не смотрел — рассматривал. Здоровенные руки землепашца. А может быть, и рабочего. Во всяком случае, руки труженика, которые столько лет были отлучены от дела.
Я смотрел на эти руки так, будто в них одних только сила, и, кроме них, человеку этому ничего больше и не надо было, чтобы в фашистском лагере безоружному привести в исполнение приговор подпольщиков. Но ведь чтобы владеть такими руками, надо, наверное, было ожесточиться сердцу и разуму.
— Вы знаете,— прервал раздумье Розанов,— друзья недавно на охоту взяли. И вывели меня — ну, прямо на лося. Выскочил, стоит упругий, сильный. Мне кричат: стреляй, что ж ты! А я не могу, ружье опустил. Они потом смеются: «Мы тебя больше с собой не возьмем…» Всю охоту я им испортил…