Потом был почетный караул, в котором стояли лучшие комсомольцы, пионеры. Потом похороны на братском кладбище, салют в честь героев, митинг, возложение венков. Клятвы.
Это было уже 6 мая. И опять лил проливной дождь. Но весь город двигался на кладбище, шли автобусы, битком набитые людьми.
Кто-то сказал на митинге: «Тетя Женя, расскажи, как ты их видела, тогда, в сорок втором…» Тетя Женя (помните Евгению Александровну Ершову? «Ой, косы-то!» А девушка сказала ей: «Не надо…»), тетя Женя вышла вперед, встала, хотела что-то сказать и заплакала. Так она стояла и ничего не говорила, и теплый дождь катился по лицу вместе со слезами.
Стояли кругом взрослые люди и плакали.
Стояли дети и тоже плакали.
Среди них была и та девочка, для которой самое лучшее блюдо — мороженое.
Позже стало известно имя девушки с длинными косами — бывшая медсестра Городищенской больницы Вологодской области Шура Кузнецова.
Такие потрясения бывали в послевоенной Старой Руссе не однажды. Много лет спустя после войны строители рыли котлован под фундамент будущего гаража. На лопаты стали вдруг попадать обрывки одежды, обувь, кости. На глубине полутора метров открылось — расстрелянные женщины, семь детей, которым не исполнилось и десяти, старики, юноши…
Из земли доставали брошки, кольца, сумочки, серьги, нашли остатки пухового платка, сантиметр, детские игрушечные часы. По ним старорусцы узнавали своих родных, друзей, знакомых.
Я перечитываю слова указа: «За мужество и стойкость, проявленные трудящимися города…»
Бои здесь были действительно жестокие. Не только на земле, но и в небе. Здесь воевал Алексей Маресьев. Здесь летчик Тимур Фрунзе, сын легендарного полководца, в паре с лейтенантом Шутовым завязал бой с немецкими бомбардировщиками и истребителями. Бомбардировщиков было тридцать (!), а истребителей восемь (!). Советские летчики заставили врага сбросить бомбовый груз на немецкие войска.
Первым сбили Шутова, и Тимур продолжал сражаться один. Посмертно ему, Тимуру Фрунзе, присвоено звание Героя.
Много горожан ушло в партизаны. Старая Русса — один из тех городов, который дал целое партизанское соединение. О том, как сражались здесь партизаны, рассказывал мне командир разведки 4-й старорусской партизанской бригады Владимир Иванович Кухарев:
— У нас повторили подвиг Зои Космодемьянской. На глазах у подруг повесили школьницу Нину Козлову. Она не созналась, что связана с нами.
Впрочем, мне, наверное, надо рассказать о самом Кухареве. Во-первых, он мне ближе других. А во-вторых, несколько лет назад Владимира Ивановича не стало.
Уходят люди, лучшие люди уходят.
Я просто обязан рассказать о Кухареве.
Простая мудрость
Днем ли приезжал в Старую Руссу, ночью ли на поезде, я всегда шел прямо к нему. Хоть в избе его не очень просторно, он держал постоянно комнату с нетронутой постелью.
— Не ты, так другой кто может приехать,— объяснил он.
Могли приехать к нему старые латышские стрелки, бывшие партизаны, с которыми он прошел войну, учителя, музейные работники. Поскольку гости у Владимира Ивановича только дорогие, других нет, чтобы никто из них не оказался нежданным в доме, он и выделил им комнату.
Однажды я застал у него дома знакомого плотника из соседней деревни — высоченного, крепкого, с лохматыми бровями старика. Иван Петрович сидел, положив на стол большие узловатые руки.
— Ты вот,— спрашивал он степенно,— расскажи, как там, за морями-океанами живут? Как думаешь, чем они от нас, а вернее… чем мы от них отличаемся?
Я стал рассказывать ему о комнате Кухарева, которую он отделил для гостей. О том, что, приезжая в Старую Руссу днем, ни разу еще не застал его дома: то помогает соседу крышу чинить, то на другом конце улицы кому-то дрова пилит и колет, то ворота новые ставит. А случай с Румянцевым?
…Михаил Румянцев умирал от рака желудка. Как-то зашел к нему Кухарев. Крыша прохудилась, течет. Сбились возле больного детишки, трое — уже полусироты. Вернулся Владимир Иванович домой и попросил жену: «Поскреби-ка деньжат…» Потом пошел по соседям, те помогли. Купили рамы, балки, доски, шифер. Через два дня, в воскресенье, во двор к Румянцевым пришли двенадцать человек. Больной только глазами показал, чтобы вынесли его во двор. Кухарев командовал, распоряжался в доме, а Михаил Румянцев лежал на тихом июньском дворе, молча смотрел на все.