Из окна открывался вид на рыночную площадь, за которой высился величественный фасад огромного собора, с длинной вереницей стрельчатых окон и сводчатых арок. Этот вид сопровождал Неда, сколько он себя помнил, менялось разве что небо, то зимнее, то весеннее, то летнее. Почему-то этот вид внушал смутную уверенность в собственных силах. Люди рождаются и умирают, города возникают и исчезают, войны начинаются и заканчиваются, а Кингсбриджский собор будет стоять до самого дня Страшного суда.
– Значит, ты ходил в собор вознести молитву? – сказала матушка. – Молодец.
Нед не стал ее обманывать.
– А потом пошел к Фицджеральдам. – На ее лице промелькнула тень неудовольствия, и он прибавил: – Ты ведь не сердишься, что я сначала пошел туда?
– Сержусь, но не сильно, – ответила Элис. – Я еще помню, каково быть молодой и любить.
Ей исполнилось сорок восемь. После смерти Эдмунда все говорили, что она должна снова выйти замуж, и маленький Нед, которому тогда стукнуло восемь, боялся, что мама приведет в дом сурового отчима. Однако она предпочла остаться вдовой, хотя минуло уже десять лет, и ему все чаще казалось, что матушке никто не нужен.
– Ролло сказал мне, что Марджери собралась за Барта Ширинга.
– Прости, милый, я знала, что кто-нибудь да проговорится. Бедняжка Нед, мне так жаль!
– Разве у ее отца есть право указывать ей, за кого идти замуж?
– Отцы ждут, что их будут слушаться. Нам с твоим отцом не пришлось о таком беспокоиться. Будь у нас дочка… которая бы выжила…
Нед понял, что она имела в виду. До Барни матушка родила двоих девочек. На кладбище с северной стороны собора имелись два крохотных надгробия, и Неду доводилось там бывать.
– Женщина должна любить своего мужа, – убежденно сказал он. – Ты бы не заставляла свою дочь выходить за животное вроде Барта.
– Может быть, сынок, может быть.
– Что не так с этими людьми?
– Сэр Реджинальд верит во власть и силу. Он мэр и думает, что дело олдермена[3] – принимать решения и требовать их исполнения. А когда мэром был твой отец, он говорил, что дело олдермена – править городом и служить городу.
– Это одно и то же! – воскликнул Нед раздраженно. – Только разными словами!
– Нет, – возразила матушка. – Это значит по-разному смотреть на мир.
– Я не выйду за Барта Ширинга! – сказала Марджери Фицджеральд своей матери.
Марджери злилась и пребывала в расстроенных чувствах. Двенадцать долгих месяцев она ждала возвращения Неда, думала о нем каждый день, ей не терпелось снова увидеть его кривоватую улыбку и золотистые глаза; а сегодня она узнала от слуг, что Нед вернулся в Кингсбридж и даже заходил к ним домой, но никто ей не сообщил, и он ушел. Она злилась на свою семью за этот жестокий обман и плакала, давая выход бессильной ярости.
– Я не прошу тебя стать женой виконта Ширинга прямо сегодня, – ответила леди Джейн. – Но прошу, чтобы ты с ним поговорила.
Мать и дочь сидели в спальне Марджери. В уголке комнаты стоял prie-dieu, маленький складной алтарь, перед которым девушка преклоняла колени дважды день, лицом к распятию на стене, и считала молитвы по нитке резных бус слоновой кости. Прочая обстановка кричала о достатке семьи – широкая кровать под балдахином, с периной и богато расшитыми занавесями, большой, украшенный резьбой дубовый сундук для многочисленных платьев, гобелен, изображавший лес…
Эта комната повидала за многие годы немало споров с матерью. Но теперь Марджери стала взрослой. Она не отличалась высоким ростом, но была все же выше и крепче своей крохотной, пусть и обладавшей неукротимым норовом родительницы, а потому никто не взялся бы утверждать, что выяснение отношений, дойди оно до рукоприкладства, непременно завершится победой леди Джейн и унижением Марджери.
– Зачем? – кисло осведомилась дочь. – Он явится сюда ухаживать за мной. Если я заговорю с ним, он примет это за поощрение. А потом взбеленится пуще прежнего, когда узнает правду.
– Ты могла бы проявить вежливость.
Марджери окончательно расхотелось говорить о Барте.