Шерлок и Киро… Мальчики мои…
Вопреки рассудку и логике, двойное бремя нести было значительно легче. Старику казалось, что он не идет, а парит — ни живой, ни мертвый. Сгусток больной энергии, затерявшийся во Вселенной. И даже Смерть обходила его стороной.
На двадцать два года он пережил Киро, и все эти двадцать два года настойчиво, но безответно призывал избавление.
Но ему неизменно в этом отказывали.
Старик не позволял себе опуститься — не хватало ещё задохнуться в собственной вони. Такого подарка ни Богу, ни Дьяволу он не сделает. Сил на это оставалось всё меньше, желания не было вовсе. Зачем? Кому нужны его отмытые руки и ноги? Но перед сном, кряхтя и чертыхаясь, он тащился в душ, и там, намыливая всё ещё стройное, но отвратительно ветхое тело, смывал с себя следы дневной маеты. Раз в месяц у местного брадобрея коротко стриг обесцвеченные временем волосы. Стирал и гладил одежду. Чистил обувь. Наводил в доме порядок. И в этих нехитрых хлопотах заключалась вся его жизнь. Не считая яростных монологов, обращенных к безучастному небу и столь же безучастной бездне.
Двадцать лет бессмысленного существования раздробили память Старика на крошечные кусочки, собрать которые в единое целое он, как ни старался, так и не смог. Он давно не помнил себя самого: кем был когда-то, что его окружало, какие страсти кипели вокруг. Смутные видения о ком-то сильном и беспощадном, рухнувшем с небывалых высот, не беспокоили его совершенно. К нему это отношения не имело.
Он знал только этот берег и Киро, подарившего ему шанс снова стать человеком. Он знал тоску по нему. Страстное желание уйти. Надежду, что ждать осталось недолго. Ярость на двух заигравшихся идитов, управляющих дарованными им Владениями по-детски неумело и бестолково, играющих с ним также по-детски жестоко, глухих к ежедневным призывам избавить наконец от мытарств, от испытания слишком затянувшейся жизнью.
И нежность — небывалую, вновь и вновь ошеломляющую своей нерастраченной силой. К Шерлоку. К тонким, подвижным пальцам, которые так смертельно хотелось поцеловать.
Собственно, этого ему было достаточно.
*
Заболел он неожиданно, в одночасье. Наступило утро, когда подняться с постели получилось с трудом — силы оставили. Ни кусочка, ни крошечной капли силы. Чужое, неподъемное, наполненное пугающей тяжестью тело, которое еле-еле удалось дотащить до унитаза, чтоб позорно не намочить штаны…
Слабость изводила паралитической дрожью — и кружки не удержать.
Потом на иссохшее тело набросилась боль. Набросилась кровожадно и алчно: ни на минуту не оставляя своё черное дело, пожирала отмирающие внутренности, ломала кости, догрызала остатки разума и души.
Старик терпеливо и чутко прислушивался к её звериному урчанию, пытаясь понять, что это: рак или поедающая его тоска. Но что бы это ни было, он с радостью принял казнь. Несомненно, боль очень быстро его убьет — вряд ли сердце выдержит столь свирепый напор. Старик успокоился и перестал враждовать с Небесами и Преисподней.
С болью он не боролся. Даже думать об этом не смел. И как бы он мог? Она приближала так долго вымаливаемый конец. Пил анальгетики и стискивал зубы. К тому же, кто-то из тех Двоих как видно решил его пощадить — временами боль отступала. Сознание Старика прояснялось, чуть-чуть прибавлялось сил, и он пожелтевшим, изможденным призраком брел к берегу моря. Шел еле-еле, отдыхая на каждом шагу, а дотащившись, падал на спину, долго восстанавливая изодранное дыхание.
Отдышавшись, он садился к морю лицом, зло отгоняя пугливую мысль, что вряд ли осилит дорогу назад. Но соленая влага его освежала, он благодушно жмурился и улыбался. Наслаждался уходящей жизнью.
Браниться больше не было смысла — его наконец-то услышали.
Теперь он беседовал, и беседовал исключительно с Шерлоком. Шептался как заговорщик. Рассказывал о Киро, о том, как скучает по нему все эти двадцать лет, как прекрасен Киро, как великодушен и добр.
И как безумно Старик влюблен. В него. В своего Шерлока.
В умирающем сердце любовь вспыхнула с новой силой. Любовь без воспоминаний и грёз. Не имеющая очертаний. Просто нечто огромное и сияющее. Даже боль не могла притушить это всеобъемлющий свет.
Надышавшись и наговорившись, Старик отправлялся домой, преодолевая обратный путь на пике изнеможения. До постели добирался, шатаясь и издавая громкие, хриплые стоны — устал, боже мой, как я устал… Валился на старый диван почти без чувств и погружался в полный кровавого ужаса сон.
Так он и доживал — от боли до боли.
*
Сегодня у Старика особенный день — сегодня Старик умрет.
Ему снился Шерлок — молодой, улыбающийся и счастливый. Он стоял на том самом месте, где когда-то задохнувшийся от быстрого бега Киро впервые прижал к себе тонкое, позолоченное медовым закатом тело и выдохнул в обветренный рот: «Я без ума от тебя, мой Ромео».
Шерлок пристально вглядывался в горизонт: как видно, кого-то ждал. А может быть, просто наслаждался раскинувшимися перед ним синью и беспредельностью. Море ласкало его босые ступни, ластилось, заигрывало, манило.
«Осторожно, Шерлок! — в ужасе крикнул Старик. — Море сегодня опасное».
Но Шерлок успокаивающе качнул головой: не волнуйся, я буду осторожен.
И улыбнулся.
Старик прошептал: «Мой мальчик…»
А потом крикнул так громко, как только позволили изношенные, забитые никотиновой гарью легкие: «Мальчик мой! Ты простил?»
И услышал: «Я простил тебя, маленький…»
Старик дернулся умирающим телом — мощная волна прошлась от макушки до пят, словно один из чертей того ада, в котором он мучительно догорал, вонзил ему вилы в бок. И проснулся.
Поначалу он был уверен: случилось несчастье. Слишком уж тепло улыбался Шерлок — так улыбаются только не чувствуя ни страдания, ни обиды. Не чувствуя ничего.
Все эти годы Старик волновался за Шерлока: здоров ли, счастлив ли, любит ли его Джон по-прежнему преданно и глубоко. Вот и сейчас тревога взорвала грудную клетку сердцебиением: беда, с ним случилась беда! Не уберёг чёртов рыцарь!
А потом, дрожащий и ошеломленный, Старик понял, что произошло невозможное: боль, источившая его тело, исчезла, и оно стало воздушным, легким, с минуты на минуту готовым взлететь.
Так вот оно что… Наконец-то! Он давно готов к путешествию, куда бы дорога ни привела.
Самое главное — мальчик жив и здоров.
Умереть бы на берегу.
Но туда Старик ни за что не дойдет.
Даже не доползет.
Он знал, что никто не придет на его могилу, не принесёт цветов, и был несказанно этому рад. Цветов достойна Лорена — прекрасная, любящая и нежная, ушедшая так непростительно рано. А он… Никому не нужному, всеми забытому старику вполне достаточно горсти родной земли. Земли, которая мягче лебяжьего пуха, теплее ясного солнышка.
* итальянское сухое печенье
** патологическое состояние сна
Комментарий к Глава 41 Я не плачу. Я умираю.
http://www.youtube.com/watch?v=T2yWYhj3U3c
Очень прошу вас, дорогие мои, внимательно послушать эту песню.
Без неё картина не будет полной)
http://static.diary.ru/userdir/6/5/5/2/655277/69718253.jpg
Таким я увидела юного Киро)
========== Глава 42 Я люблю тебя, Шерлок. Навеки твой Джон Х. Ватсон. ==========
Дорогие мои, глава получилась довольно объемной, но, надеюсь, вы не заскучаете, тем более что она заключительная. Здесь сплошной сироп — из серии «все хорошо, а будет ещё лучше…»)))
«Я, Джон Хэмиш Ватсон, счастливейший из смертных. Но иногда мне кажется — я бессмертен. За каким дьяволом умирать, если всё так ослепительно хорошо»…*
Этими словами я когда-нибудь начну свои мемуары. Если, конечно, у меня найдется на это хотя бы одна гребаная минутка. Мне и дышать-то некогда. Моя жизнь — чертово колесо, и крутится это колесо с бешеной скоростью: верх-низ, день-ночь. Лица, улицы, города… Да-да, иной раз, не успев опомниться, я вдруг оказываюсь в какой-нибудь сонной глуши или в грохочущем мегаполисе, куда забросила меня судьба по имени Шерлок Холмс.
Моя единственная судьба.
Не знаю, за что благословил меня Бог, но пью я это благословение по глотку — берегу драгоценную влагу. Да и захлебнуться, если честно, боюсь: с Шерлоком захлебнуться — раз плюнуть. Уж я-то знаю. В ту ночь, когда, изнемогая и теряя остатки выдержки, я попросил его дотронуться, приласкать… Дьявол! Не знаю, как я вынес всё это, как выжил, как смог вытерпеть первый подаренный им оргазм. Шерлок гладил мой член, что-то шептал, то ли утешая, то ли умоляя — в своем возбужденном полубреду я не разобрал ни словечка, — а я богохульно взывал к небесам с дикой просьбой не дать мне подохнуть, кончая…