Хватило меня на пять-шесть движений. Я вошел в него сразу — если бы продвигался осторожно и медленно, не хватило бы даже на это. Но кто виноват, что в Шерлоке всё так беспощадно пылает? На последнем движении внизу живота вспыхнуло и растеклось нестерпимое пламя: я кончил в Шерлока, и долго не мог прийти в себя.
— Прости, — еле выдавил я потом, чуть не плача с досады. — Даже не знаю…
Но этот ненормальный был счастлив. И когда спальня перестала кружиться, а злость на себя самого немного ослабла, я высосал из него всё, что скопилось — дочиста, без остатка и с таким яростным наслаждением, что сердце едва не выпрыгнуло.
Меня он лишил девственности очень бережно: продвигался осторожно, крадучись. Я стискивал челюсти, чтобы не закричать: бог мой, как хотелось мне почувствовать яростный натиск, заполниться Шерлоком быстро, сильно и больно! Но я ему не мешал. Я вбирал в себя его длинный изящный член, упиваясь каждым сладким мгновением. Он вошел в меня лишь наполовину — очень боялся испортить первое впечатление чем-нибудь неприятным… Дурачок. Да разорви он меня на части, не было бы на Земле человека благодарнее и счастливей.
Он долго и сладостно меня истязал, покачиваясь надо мной своим безупречным телом, и лишь под конец, задержав дыхание и впившись ногтями в бедра, погрузился до основания — тугая мошонка прохладно прижалась к моим ягодицам, и я с криком рванулся навстречу…
— Джон, я не хочу забывать… — сказал он потом.
— Дело твоё, — ответил я, накрывая его плечо одеялом.
Но, надеюсь, когда-нибудь от былых горестей не останется даже следа. Уж я постараюсь. А если и приснится Шерлоку страшный сон, я найду, чем его утешить.
Самому мне расслабляться нельзя — необходимо всегда быть начеку. Потому что я знаю: в любой из шикарных машин, темными, отполированными тенями скользящих по улицам Лондона, может притаиться безумец.
***
Я не сразу рассказал о нас Гарри. О том, что мы вместе. О том, черт возьми, что сплю с ним в одной постели.
Не могу понять — почему.
Узнав, Гарри захохотала. Я так и видел её жемчужный оскал! Мне и самому было весело.
— Бедные папа с мамой, — отсмеявшись, вздохнула она.
— Только попробуй им рассказать! — рявкнул я. — Хватит с них одной парочки.
— Он красивый?
— Невероятный.
— Слышал бы ты себя! — снова рассмеялась она. — «Не-ве-ро-ят-ный». Ах-х… Сколько страсти!
— Я люблю его страстно — что же в том удивительного?
В голосе Гарри сквозили мечтательность и тепло: — А ведь ещё тогда я обо всём догадалась… Посадив тебя в поезд, всю дорогу ломала голову: что не так? Устал, выдохся — это понятно. Но что ещё? Что за лихорадка поселилась внутри тебя и делает таким…
Она замолчала.
— Каким? — спросил я.
— Счастливым.
— Счастливым? Не выдумывай! Больше всего я тогда был далек от счастья. Я был подавлен. Убит.
— А вот и нет, — уверенно возразила Гарри. — Ты был сам не свой, унесенный, но выглядел так, будто тебе… привалило от жизни. Я это только потом поняла. И успокоилась.
— Привалило? — Я прыснул. — Ну и словечко!
— Другого подобрать не могу. Привезёшь его к нам?
— Спрашиваешь. Будьте готовы к настоящему потрясению.
Познакомились они только через полгода — всегда что-то мешало оторваться от Лондона и его
сюрпризов. Наконец я едва ли не силой притащил Шерлока на вокзал и запихнул в вагон. Но сопротивлялся он вяло: слишком утомил его последний «сюрприз».
Таким он и предстал перед Гарри и Клэр: худой, бледный, хмурый, почти бестелесный и бессловесный.
Через два дня он отоспался…
Отъелся…
Разговорился…
И черт бы меня побрал, засверкал так ослепительно, что две ошеломленные лесбиянки не сводили с него откровенно влюбленных глаз. Это был настоящий триумф, потому что, зная свою сестричку, я был уверен: она уже составила длинный список предполагаемых недостатков моего парня, согласно которому тот даже мизинца моей левой ноги не стоит.
Мы гостили в Уимблдоне неделю, и я вновь тащил Шерлока на вокзал практически волоком. Мне и самому уезжать не хотелось, но восхитительные дежурства в клинике, к сожалению, меня уже заждались.
Дома мы набросились друг на друга с голодной яростью: у сестры заниматься любовью почему-то было неловко, и черту затяжных поцелуев, волнующих ласк и по возможности тихих оргазмов нам так и не удалось перейти.
***
У нас всё хорошо.
Может создаться впечатление, что мы только и делаем, что дёргаемся друг на друге, как пара взбесившихся кроликов.
Это не так.
Иногда секс выпадает из нашей жизни на несколько дней, а то и недель. Такое происходит, когда Шерлок погружен в проблему настолько, что его уже не достать. Он устает от собственной мега-энергии и к вечеру приобретает зеленоватый оттенок нечеловеческой, безумной усталости. Падает рядом и мгновенно засыпает, крепко обняв подушку, и я подозреваю… да нет, я уверен, что в этот момент подушка для него — это Джон.
Шерлоку не до секса. Он и без того затрахан
Но ночью он меня хочет. Спит и хочет. Я пробуждаюсь внезапно — влажный, полный знакомого жара, и сразу же понимаю: Шерлок… Обнимаю, глажу спину, ласкаю туго сведённые ягодицы. Он слабо стонет и… движется. Весьма характерно. Осторожно переворачиваю его на спину и дотрагиваюсь. Он налит. Он давно готов. Я провожу ладонью по теплой натянутой ткани, и мое тело мгновенно загорается страстью. Я так возбуждаюсь, что мне стоит огромных трудов обуздать вполне объяснимый порыв сдёрнуть с него штаны.
Но этого я не сделаю никогда.
Я приподнимаюсь на локте, медленно оттягиваю резинку пижамы, осторожно достаю его член, сжимаю и мастурбирую, закусив губы в героически подавляемом возгласе. Шерлок поворачивает лицо в мою сторону и припадает к плечу, опаляя частым дыханием небольшой розовый шрам. Он быстро кончает, крупно вздрагивает раз-другой, что-то бормочет и вновь погружается в сон. Я привожу его в порядок, укутываю одеялом и прижимаю к себе. Спи, любовь моя. Отдыхай.
Я разгорячен, неудовлетворен и безумно счастлив.
*
Когда нас не осаждают трупы, кровожадные злодеи и виртуозные мошенники-авантюристы, жизнь наша вполне обыденна и ничем не отличается от жизни среднестатистической пары великой Британии. Ну разве только тем, что оба мы имеем по члену в штанах.
Мы решаем бытовые проблемы, оплачиваем счета, мы, черт возьми, покупаем свежие яйца, молоко, сыр и туалетную бумагу. Едим, спим, ссоримся. По очереди чистим камин. Шерлок хандрит, я возмущаюсь его хандрой. Мы куда-то спешим, куда-то опаздываем, забываем дома ключи, психуем. Ходим в кино. Пьем пиво с острыми, тоненькими колбасками. Мёрзнем зимой, потеем летом. Трахаемся в душе. Целуемся в такси.
Но всё это не главное, нет.
Однажды я приехал в Лондон чёрт знает зачем — потерянный, никому не нужный и одинокий. Я забрел наугад чёрт знает куда, и двери за мной закрылись. С таким грохотом, что поначалу я едва не оглох. Но с прошлым так и бывает: оно уходит. Иногда незаметно, тихо и деликатно, а иногда — слишком яростно хлопнув дверью.
Я люблю.
Люблю Шерлока. И это кажется невозможным, невероятным. Не здесь и не со мной.
Шерлок любит меня, и это тоже кажется невозможным, невероятным. Не здесь и не со мной.
Мы любим друг друга невозможно, невероятно.
Важнее этого ничего быть не может.
По большому, очень крупному счету только этим мы и живем.
И я, Джон Хэмиш Ватсон, возможно, не самый умный, возможно, не самый красивый, но уж точно — самый удачливый сукин сын со всей ответственностью заявляю, что жить мы будем долго и счастливо.
И умрем в один день.
Всё.
*Да простит меня Михаил Афанасьевич за то, что слизала у него это «ослепительно хорошо»))))