Выбрать главу

Но после паузы мы нашлись и с ними заговорили.

Они оказались альпинистами, которые шли на ледник, за перевал. Они уже несколько дней ждали снега – по их словам, только так можно было через перевал перейти – и вот дождались. А мы оказались четырьмя обалдуями, которые пришли к Озеру самым неочевидным, длинным путем, которым если и пользуется кто-то, так только местные охотники да чабаны, отгоняющие стада на летние пастбища.

– У тебя все не как у людей, Гран, – сказала Настя, когда альпинисты ушли штурмовать свой ледник.

– Наша дорога распорядилась так, и, верно, неспроста, – ответил

Гран. – Мы получили много и от этого места и от того, как сюда пришли.

– Я бы не расстроилась, если б этого не получила, – сказала Настя. -

Но теперь-то мы знаем, что совсем рядом есть люди, и нам незачем разыгрывать из себя потерянную экспедицию. Мы же уйдем отсюда, правда?

– Ты знаешь, почему мы стоим.

– Ну и что. Мы в этих лесах уже долго, меня давно домой ждут, волноваться будут. Вы как хотите, а я возвращаюсь.

Гран пожал плечами и сказал:

– Ты вольна поступать, как хочешь. Это будет значить только одно: что наши пути навсегда расходятся.

Настя не ответила и ушла в палатку. Неприятное чувство вины заскребло у меня на душе, но потом заснуло: я поняла, что это рано или поздно произошло бы, просто теперь они сказали друг другу все.

Дальше день пошел, как обычно. Только Сашка вел себя странно: он ходил где-то поблизости от меня, заглядывал в лицо, но от прямого взгляда стушевывался и отскакивал, как от горячего. Наконец принес мне ветку жимолости с ягодами и начал свой разговор, пока я их благодарно объедала.

– Ты знаешь, Мелкая, мне ведь тоже домой надо бы, у меня отпуск скоро кончится. Мне на работу, а еще стопом назад идти.

– Угу, – кивнула с набитым ртом, смутно ощупывая ту тропу, на которую он ступал.

– Ну и еще эта… ты понимаешь… у Насти же палатки нет, как ей идти одной? Мы же сейчас эта… в моей спим, у нее же нет… ну этой, ты понимаешь…

– Палатки, – подсказала я, сглатывая последнюю ягоду.

– Ага. – Он кивнул.

– Ну и что?

– Ну, ты не обидишься, если я эта… с ней пойду, а?

– С палаткой?

– Ну да. То есть нет, с Настей!

– Ну иди, а че?

– Ну, ты того, ничего?

– А я при чем? Я не тороплюсь никуда. И палатки у меня своей тоже нет.

Он ушел так, будто проделал большую работу, а я осталась на берегу и стала кидать камни в Озеро.

Если когда-нибудь в горах вас покидал товарищ, которого некогда вы любили, то вы поймете меня. Если же с вами еще такого не случалось, дай Бог, чтоб не случилось и впредь.

Вечером не стала с ними прощаться и утром не вышла из палатки. А что бы я могла сказать тебе, приятель? В добрый путь.

Опять собираются сумерки – в который раз для меня на этом Озере.

Вновь начинает носиться над водой с резким посвистом птица, провожая солнце. Но сегодня тепло, и я сижу до темноты. Небо сереет, потом густеет, замерзает, и прорезаются звезды. Теперь пойду в палатку и буду ждать Грана – его еще нет. Но это нормально, он всегда приходил при луне.

У кострища – огромная куча хвороста, может хватить не на один день, зачем ему столько? Различаю котелок с оставшейся кашей, прикрыт моей миской. Ковыляю к палатке, наклоняюсь – и вижу, что она открыта, полог откинут, и его, Гранова, рюкзака нет.

Будет нечестно, если скажу, что у меня слезы шибануло из глаз. Нет, кедровое мое спокойствие не так-то просто разбить. Стою и соображаю, сама себя пытаюсь привести в чувство мыслями: как теперь быть? А где-то на другом конце мозга: вот для чего он столько дров заготовил. Получается, он обо мне позаботился…

Тут слышу в палатке шорох. Лезу туда, нахожу зажигалку, щелкаю – от меня в разные стороны разбегаются мелкие бесхвостые мыши и в панике карабкаются на стенки.

– Черт! А ну кыш! Кыш! Все, все вылезайте!

Мыши в ужасе не могут найти выход, я хватаю вещи, трясу спальники, из них вываливаются все новые и новые мыши, бегают. Начинаю ловить их и выталкивать наружу, они не ловятся, потом одна обнаруживает проход, выскакивает и писком сзывает остальных. Вот остается последняя, но она забилась в дальний угол и не знает от ужаса, как быть. Мы крутимся с ней, пытаясь друг друга обойти, мечемся, пока не раздается снова писк – первая мышь вернулась в палатку, отставшая бросилась к ней, и вместе они прыгают наружу. Одним рывком закрываю полог, забиваюсь в угол и вдруг в наступившей тишине отчаянно и ясно прозреваю свое одиночество.

– Мелкая, а Мелкая, тебе не страшно?

– Лес спокоен и глух. Озеру нет до меня дела. Все мыши ушли и больше сюда не зайдут. Я не боюсь.

– Мелкая, а Мелкая, ведь ты осталась совсем одна.

– Вот лес, вот горы, скоро взойдет луна, отразится в воде, осветит ледяные пики. Под черным небом – земля, на ней полым холмиком – палатка, внутри – я, единственное, что может назвать этот лес лесом на километры вокруг. В городе нас таких миллионы, но это не делает меня там более счастливой.

– Мелкая, ты хромаешь, и у тебя мало еды. Ты плохо разводишь огонь и не знаешь дороги назад. Что будешь делать завтра, когда взойдет солнце? Чу, слышишь: ворон кричит на каменистой горе?

– Да: это добрая моя Кара не забывает обо мне даже здесь.

Наверное, я задремала или вижу сон: неистовая девочка-шаманка пляшет у костра с бубном, то поднимая его к небу, то опуская до самой земли. Слышу и бой, и песню, и бормотание то тише, то громче, и как будто даже варганный беспрерывный ритм. Она прыгает, крутится, разлетаются ветром вокруг нее лоскутки и ленточки сложной ее одежды, я смотрю завороженно, я смотрю в оцепенении, пытаюсь разобрать искаженные экстазом черты лица – это она, наша Чачкан, из камня ожившая. Тут она подскакивает ко мне одним прыжком, наклоняется к больной ноге, дергает как будто из нее или рядом – и я ясно вижу в ее руке маленькую извивающуюся черную змейку. Но это – миг, она уже подскочила к костру и кидает в огонь это черное. А я опускаю глаза к лодыжке и не могу сдержать смех: с десяток мелких бесхвостых мышей на задних лапках танцуют рядом со мной в такт неистовому этому камланию.

Смеюсь и просыпаюсь. Через стены палатки видно, что на поляне горит костер. Выглядываю – там сидит Гран и, действительно, негромко играет на варгане. Над костром висит котелок, и пахнет от него так, как я уже забыла, что может пахнуть, – вареной картошкой и мясом.

Подхожу ближе, но почему-то вместо слов радости из меня выходит истерика:

– Как ты мог оставить меня? Как ты мог меня бросить? Все вы предатели! Все! Все!

– Мелкая, да ты что? – Он встает и вдруг хочет обнять за плечи. Мне не хочется этого и стыдно своих слез, я вырываюсь, отворачиваюсь и причитаю.

– Я им сказал, что мы остались и почему, этим альпинистам, а они предложили с ними на базу, за продуктами. До базы часа два, там баня есть. Я же говорю, дорога нам поможет. Вот выздоровеешь, пойдем вниз, помоемся.

– Помоемся… – произношу мечтательно, будто в первый раз слышу.

Сижу и смотрю в котелок, и от сытного его варева, от запаха и тепла не чувствую голода. Треск костра. Звезды сквозь лапы кедров.

Безветрие и тишина.

– Ты зачем столько хвороста набрал? Зимовать тут собрался?

– Хотел общаться с духами. Но, пока шел с базы, хорошо так стало и тихо. Не захотелось охоты. Такой огромный вокруг нас мир, Мелкая. А мы такие маленькие, хрупкие и одинокие, все движемся куда-то в этом мире. Но если заглянуть в суть, увидишь, что этого всего нет.

– Как – нет?

– Так – нет. Безграничное темное море вокруг, и от этого – трепет.

Смотри, Мелкая: лето, и жарко, и вечер, и желтый свет на веранде, и запах – запах нагретой и остывающей к ночи земли.

Стоя на веранде под лампой, под тихий шелест крыльев бледных бабочек, будешь вглядываться в сад, и будет казаться, что его нет.

Что это темное море вокруг, а его, сада, нет. И ничего нет больше, только ты один, выхваченный из темноты кругом желтого тусклого света.