Оговорка о гробах не случайна. Ким дотумкал наконец, что напоминает ему престранная картиночка, к которой он, надо отметить, малость притерпелся, попривык и даже с неким интересом наблюдал за вихревым столодвижением, слушал поток риторических вопросов. С младых ногтей любимый эпизод из «Вия»
– вот что она ему напоминала…
А вопросы сыпались со всех сторон, множились, повторялись, налезали один на другой, и Ким не всегда мог отделить их друг от друга: так и жили они – объединенными:
– Имеет ли правительственные награды в местах заключения?..
– Имеет ли партийные взыскания в фашистском плену?..
– Национальность в выборных органах?..
– Пол в командировках за рубеж?..
– Воинское звание по месту жительства?..
И так далее, и тому подобное…
В конце концов Ким перестал что-либо соображать. От постоянного писка, бесконечных уколов и занудного столоверчения у него трещала голова, зудела и чесалась кожа. Он вспотел, почти оглох, временно ослеп и вконец потерял всякую возможность здраво оценивать ситуацию. Да и какой умник взялся бы оценить ее здраво?.. Летающий гроб у классика – невинная патриархальная забава по сравнению с воздушной атакой столодержателей. Мертвая, но несказанно прекрасная панночка – нежный отдых зрению и уму по сравнению с мерзкими рожами делопроизводителей…
Но в скоростном экспрессе, на который так опрометчиво прыгнул Ким, все процессы шли с толковой скоростью. Вопросы закончились, папка «ДЪЛО» переполнилась, канцелярские столы выстроились журавлиным, клином и растворились в синей темноте. Робот-коляска снялся с якоря и споро покатил вперед – в дальнейшую неизвестность.
Ким даже обрадовался движению: ветерок откуда-то повеял, остудил лицо, и голова потише гудела. Вот только руки и ноги затекли так, что – думалось!
– разжались бы сейчас захваты, кончилась пытка, так Ким ни встать, ни рукой пошевелить не смог бы. Но захваты не разжимались, робот аккуратно перевалил через какой-то бугорок на невидимом полу, через какой-то холмик – уж не вагонный ли стык? – и, проехав с метр, снова притормозил.
Свет не изменился, разве что стал чуть ярче. И в синем пространстве вагона – или сцены? – возникла новая декорация. Опять стол, только крытый суконной скатертью, зеленой, по всей вероятности, хотя при таком освещении она смотрелась синей или черной. (Типичная ошибка осветителя, машинально подумал Ким.) За столом – трое, по виду – из Больших Начальников, может быть, из тех самых, с кем Ким успел немного позаседать – так немного, что и лиц их не запомнил. Да не было, не было у них лиц! Одно Лицо на всех – сытое, гладкое, уверенное, довольное, пахнущее кремом для бритья «Жилетт», одеколоном «Табак», зубной пастой «Пепсодент», а также копченостями, вареностями, соленостями, жареностями и пареностями, щедро отпущенными по спецталонам в спецвагоне.
Одно Лицо в трех лицах сидело перед Кимом, внимательно и недоброжелательно изучало его, закованного, а перед ним (перед ними?) на скатерти лежала давешняя папка «ДЪЛО».
Ну почему ж через «ять», бессмысленно подумал Ким. Какой здесь намек, какая аллюзия, что имел в виду режиссер?.. Может быть, связь его, Кима, с народовольцами и чернопередельцами? Или с эсерами и эсдеками? Круто, круто…
– Вы признаете себя членом неформального объединения, именуемого «Металлический рок» или «Тяжелый металл»? – сухо спросил один из Лица.
Нет, все-таки – один из трех, Лицо составляющих, поскольку «один из Лица» хоть и верно по сути, но уж больно неграмотно по форме.
На сей раз ответа ждали.
– Не признаю, – сказал Ким.
Не был он членом никакого официального объединения, и металлистом, как мы помним, себя всерьез не числил, хотя и носил положенную униформу. А то, что назвался представителем неформалов, – так не он сам назвался, его назвали, а он лишь не спорил – из чувства здорового любопытства и чувства естественной безопасности.
– Врет, – сказало второе лицо. – Изобличен полностью. Здесь… – лицо постучало согнутым пальцем (лицо! пальцем! бедный русский язык!..) по папке,
– …все доказательства, свидетельства очевидцев, видения свидетелей. Да вы посмотрите на него, посмотрите: чистый металлист…
– Рок, а тем более металлический, – меланхолично отметило третье лицо,
– есть не что иное, как форма подмены и даже полной замены всем нам дорогих духовных ценностей. Выходит, что мы не сами строим Светлое Будущее, а некая высшая сила нами руководит. Да еще с металлической – читай: железной! – непреклонностью.
– Рок – это музыка! – объяснил Ким.
– Рок – это слепая судьба, – не согласилось третье лицо.
– Почему вы обманываете трибунал? – поинтересовалось первое – среднее!
– лицо.
– Это трибунал? – позволил себе удивиться Ким.
Все-таки хорошо он себя держал, спокойно. И привычное чувство юмора вновь обрел. Как ни странно, именно канцелярская чертовня – ее полнейшая неправдоподобность и бредятина! – вернула ему уверенность в себе. А может, и головная боль помогла? Или частое иглоукалывание?..
– Трибунал, – ответило лицо.
– По какому праву?
– По праву сильного.
– С чего вы взяли, что вы – сильные?
Среднее лицо усмехнулось левой стороной рта. И два остальных лица сделали то же самое.
– Посмотрите на себя, – сказало лицо, – и потом на нас. Кто сильнее?
– Вопрос некорректен. Я один, вас – трое. Я скован, вы свободны…
– Сами того не желая, юноша, вы сформулировали некоторые принципы нашего преимущества в силе. Вы один, нас – трое. Расширьте формулу: вас – единицы, нас – множество. Дальше. Вы скованы, мы свободны. Тут и расширять нечего… Не вижу необходимости продолжать заседание. Сколько нам на него отпущено?
– Пятнадцать минут, – ответило правое лицо. – По пятнадцать минут на клиента… э-э… на обвиняемого.
– Сэкономили семь… Объявляю приговор. Двадцать лет трудового стажа с обычным поражением в правах. Товарищи, согласны?
– Где будет отбывать? – деловито поинтересовалось левое лицо.
– А где бы ни отбывать, – беспечно отвечало среднее лицо. – Широка страна моя родная. За столом никто у нас не лишний. По заслугам каждый награжден. А с его профессией он всегда на булку с изюмом заработает. Лицедеи и шуты любимы народом.