Кто испытывать жалость посмеет?
Если я распадусь на куски,
Кто собрать меня снова сумеет?
Если я умру от тоски,
Кто холодное сердце согреет?
Если я со скалы вниз шагну,
Кто поймать меня снова успеет?..
Если «кто-то» меня не оставит одну,
То и сердцем моим завладеет…
Теплое одеяло. Аккуратно повешенная на спинку стула одежда. Полностью выполненное домашнее задание в рюкзаке. Все под контролем.
Мобильный телефон издал пронзительную птичью трель, ранним утром звучащую вполне уместно, но ночью…
Аркаша стремительно перевернулась на другой бок и накрыла ладонью надрывающийся телефон. Она всегда клала его рядом у подушки, когда накануне вечером тетя Оля, потратив на себя на две тонны больше косметики, чем обычно, и натянув облегающее платье, подчеркивающее, а точнее, выпячивающее ее бюст, упархивала на свидание с каким-нибудь очередным «умопомрачительным мужчинкой».
На экране часов на тумбочке светились цифровые черточки времени, без жалости сообщавшие, что полночь наступила ровно двадцать три минуты назад. В это время десятилетнему ребенку, без сомнения, положено спать и видеть сладкие сны, чтобы утром, выспавшимся и полным сил, пойти в школу. Усталые детки не способны получать высокие баллы на уроках.
Потирая кулачком правый глаз, который ни в какую не хотел открываться, Аркаша подняла телефон.
– Ал-ле-е-е-е-е! – проорали девочке прямо в ухо. – Чё так долго?! Заснула, что ли?
– Тетя Оля? – Аркаша кашлянула, пытаясь избавиться от послесонной хрипотцы в голосе. – Первый час ночи.
– Да хоть второй!
Тягуче-протяжное «о» в каждом слове, интонации визжащей пилы в конце фраз и характерное икание, сдобренное парой-тройкой матюгов. Аркаша вздохнула. Ее тетя была пьяна, и, похоже, ее состояние добралось до кондиции «стою исключительно потому, что нашла опору, стоящую исключительно потому, что она вмонтирована в пол или укреплена цементом».
– Тетя, мне завтра в школу.
– Да никуда не денется твоя школа, соплячка. Я в печали. Эта козлина меня бросила! Меня! – На последнем слове голос обратился пронзительным писком, похожим на звучание ржавой пилы, в страстном порыве резанувшей по металлической поверхности. – Он не оплатил ужин! Даже за чертов десерт! Вот уродец! Давай, жалей меня, соплячка.
Аркаша, так и не справившись с правым глазом, позволила закрыться и левому. Ее голова опустилась на подушку.
– Ты там меня жалеешь, соплячка? – с подозрением осведомилась тетя Оля и громко икнула.
– Угу.
– Сильно жалеешь?
– Угу.
– Давай, давай, продолжай. Хоть какая-то польза от тебя будет.
– Теперь я могу снова заснуть?
– Щас! Сурок, что ли? Я ж тебе втолковываю, беда у меня! Мало того, что пришлось за себя платить, так еще и каблук сломался!
Аркаша села в кровати и снова принялась тереть глаза.
– А ты где сейчас?
– Где, где, у ночного клуба стою. Как цапля на одной ноге. Возьми мне туфли и дуй сюда.
От ее слов Аркаша моментально прозрела.
– Не могу. Ночь. Детям нельзя гулять ночью.
– Поговори мне тут. Бегом. Это тот клуб с жухлой пальмой у входа. На соседней улице. Поняла? Название заморское какое-то. Не помню. Я б тебе щас читанула его, да перед глазами все плывет. И вообще я мерзну. Надеюсь, пока я давала тебе эти ценные указания, ты активно впихивала свое тощее тельце в куртку? Уже на выходе? В трусах и в шляпе?
Аркаша коснулась босыми пятками холодного пола и до боли сжала телефон в кулачке.
– Инесса Григорьевна говорила, что ночью детей забирают с улиц патрульные службы и увозят в полицию. Если меня поймают…
– Цыц! Вспомни еще эту щекастую свинку. Мало она у меня кровушки выпила? Даю тебе пять минут.