— Смерть — это не банальность. — Аркаша навалилась на распахнутую дверь, сверля тетю пронизывающим взглядом. — Это печаль.
— Что-то я не вижу грусти на твоем лице.
— Сложно скорбеть о тех, кого ни разу в жизни не видела.
— Практичная? — усмехнулась Ольга.
— Предусмотрительная, — поправила девушка. — Дозирую чувства. И, кстати, сказка со счастливым концом, плавно переходящая в пестрящие сенсацией заголовки газет, весьма смахивает на твою голубую мечту, тетя Оля. О принце с его белым четырехколесным с лошадками под капотом.
— Да, не хотелось бы, чтобы моя счастливая история стала твоей. — Ольга нервно взъерошила рукой волосы. — Жадность, пардон, не позволяет делиться.
— Не претендую на принцев.
— Еще бы, с твоим-то рыльцем. Короче, то, что ты наблюдаешь сейчас, лишь попытка избавления. Избавления ни в чем не повинной меня от кары, столь мило преподнесенной мне твоей взбалмошной мамочкой. Правильно хлопаешь глазенками. От тебя, соплячка.
— А антракт у этого спектакля планируется? — Вздернула руку вверх Аркаша. — Пироженки там полопать, кофе накачаться. Чую, без подпитки смысл всей феерии не разгадаю.
— Тебе все хиханьки, Теньковская. Как, впрочем, и Елизавете. Свободолюбивая была, энергичная, вот и прожила недолго. Связалась с каким-то циркачом, кстати, отцом твоим, и так и сгинула в неизвестность. Письма лишь писала.
— Ты говорила, они погибли, исполняя какой-то сложный трюк. Значит, Елизавета тоже стала работать в цирке?
— Неужто интерес проснулся? Честно признаться, в тех моих словах истины — дырка от бублика. А так — черт его знает.
— Э? — Аркаша оттолкнулась от двери и замерла перед тетей, напряженно сжимая кулаки. — Ты солгала мне?
— Отчасти. — Ольга равнодушно пожала плечами и мельком глянула на изрисованные страницы паспорта. Ничего. Может, ошиблась в начертаниях? — Знаю, что отец твой был фокусником, по крайней мере, Лизка все время писала о невообразимо чудесных вещах, которые он умел делать. Чуть ли не волшебником его выставляла. Думаю, на парях с ним покуривала какую-нибудь травку, раз мерещилось всякое. Ну, а насчет смерти во время трюка я предположила. А как еще можно откинуть копытца в цирке?
— Без понятия.
— Вот и я о том же. И, что странно, никто тогда особо не дергался по этому поводу, словно и не существовало ее никогда. Лизки-то. Вот тебе и волшебство. Ну а я что? Моя хата с краю. Лизка сама виновата.
— Как будто и не о своей сестре рассуждаешь. — Аркаша поджала губы.
— И что с того? Возьмем тебя. Ты о родичах и не вспоминала ни разу и уж тем более не рвалась что-либо узнать о них. Где же пресловутая любовь, а, Теньковская?
— Видимо, заразилась твоей бесчувственностью.
— Обе хороши.
— Так Елизавета хотела, чтобы ты избавилась от меня? — Аркаша вернулась к изначальной теме.
— Не совсем так. — Заметив, что племянница отвлеченными разговорами весьма успешно понижает уровень ее бдительности и бочком-бочком медленно движется к распахнутой двери, Ольга прислонилась к дверному косяку и вытянула одну ногу, создав на пути девушки препятствие. — В своем письме она называет это «необходимым злом». Во благо тебе.
Аркаша остановилась.
— Письмо?
— То, что ты назвала «клочком бумаги», — это последнее письмо Елизаветы.
— И в нем она советует тебе выгнать меня из дома? — бесстрастно уточнила Аркаша.
— Если бы там содержалось нечто подобное, ты бы никогда и порог этой квартиры не переступила бы, соплячка, — хмыкнула Ольга. — Так бы и прозябала в Доме ребенка, пока опека бы не определила тебя в какой-нибудь захудалый приют на полное гособеспечение.
— В тебе говорит злость, — уверенно сказала Аркаша. — И, возможно, усталость. Это не твои мысли.
— А ты, блин, телепат, что ли? — Ольга досадливо поморщилась. То ли вера племянницы в тетю была нерушимой, как тысячелетняя крепостная стена, то ли соплячка выросла настолько наивной, что не видела очевидных вещей. — Раскрыть тебе истину? За двенадцать лет твоя страшненькая рожица мне жуть как осточертела. Иногда хочется, чтобы время повернулось вспять, и я бы никогда не читала этого последнего Лизкиного письма, не мчалась бы в больницу у черта на рогах, и не пыталась бы доказывать администрации, что я твоя родственница. Вот бы стереть из памяти тот день, когда я, пройдя все муки ада с оформлением документов в органе опеки, смотрела, как ко мне бежит трехлетняя тощая беззубая соплячка. Еще и улыбающаяся. Скажи на милость, какого черта ты так улыбалась незнакомой женщине? Я что, выглядела как гигантское мороженое? А, может, напомнила тебе конфету? — Не дождавшись ответа, Захарова вытянула из кармана шорт письмо сестры и, расправив лист бумаги, продолжила, обращаясь уже к ровным строчкам: — Мне же тогда всего двадцать два было. Вся жизнь впереди, Лизка. Ты же старшая сестра. Это в твои обязанности входило помогать младшенькой. А ты... Думать надо было, прежде чем спихивать мне своего детеныша. Как ты вообще посмела умереть?!