Однако если поклонники картезианского мышления могли разрываться между Ламеттри и Мальбраншем (мне представляется, что Артур был ближе к Ламеттри, а Пинки - к Мальбраншу) в философском объяснении мира, то в понимании общественных явлений здесь наблюдалось меньше терзаний. Ламеттри, будучи материалистом, в общественной жизни оставался идеалистом. Он исходил из того, что жизнь определяется интересами людей, а их интересы, в свою очередь, зависят от господствующих в обществе идей. В результате свободу личности он отождествлял со свободой частной собственности. Отсюда делается вывод: неимущим свобода не нужна, зато им необходима религия.
Такое преломление к жизни "картезианского мышления" устраивало многих, примиряло сторонников Ламеттри и Мальбранша.
До восьми лет мать наряжала Дугласа в юбочку и завивала ему волосы. Но вот однажды она сказала сыну: "Ты будешь военным человеком". Отец добавил: "Думаю, в этом мальчике есть материал для солдата". Жена согласно кивнула.
В семье Макартура благодаря Мэри Пинки, пишет У. Манчестер, дети отдавали честь (строго по воинскому уставу) несметное количество раз. Она настаивала на этом. Повод не имел особого значения: подъем и спуск флага, приход любого взрослого человека. Салютовали даже сообщению газеты о прибытии в Нью-Йорк статуи Свободы (Дугласу тогда было шесть лет). Последними словами матери, когда она укладывала Дуга спать, были: "Ты должен расти, чтобы стать великим". При этом она добавляла: "Как твой отец" или "как Роберт Ли" (американский генерал, главнокомандующий армией южан во время Гражданской войны в США.- Л. К.). Тот факт, что его отец и Ли сражались друг против друга, не имел никакого значения. Важно, что оба сражались хорошо. Это главное.
Однажды мать сказала, что мужчины не должны плакать. Дуглас задумался. Он сказал, что видел, как глаза отца становились влажными во время церемонии отбоя. "Это совсем другое,- быстро объяснила мать.- Это выражение любви к стране. Такие слезы позволительны".
Но слезы страха, обиды или отчаяния в семье были запрещены. В моральном багаже капитанши это требование стояло в одном ряду с ценностями религиозной морали. А как же юбочка, белые носочки, локоны? Никакого противоречия. Ни о каких-либо сомнениях в выборе судьбы сына или колебаниях они не свидетельствуют. Напротив. Таким образом мальчику прививались вкус, стремление к чистоте, опрятности, элегантности. Может быть, благодаря юбочке военная форма всегда сидела на Дугласе аккуратно, красиво, щеголевато.
Царивший в семье дух уважения к профессии солдата, к военному делу, считавшемуся почетным, нужным, достойным лучших граждан, определял весь уклад жизни. Отсюда строгий распорядок дня, дисциплина, поощрение физического труда, спорта.
Но родители понимали, что даже в здоровом теле не появится сам по себе, стихийно, "здоровый дух". Помимо церкви, передачи моральных ценностей, накопленных в семьях Артура и Мэри, воспитания уважения к требованиям общественной морали, обычаев, сложившихся в американских гарнизонах, родители прививали любовь к книге. Но не просто к печатному слову. На стол Дугласа все чаще и чаще ложились биографии великих людей, рассказы об императорах, завоевателях. Знавшие Д. Макартура не раз отмечали, что он поклонялся Чингисхану, боготворил Наполеона. При этом, как писал один из биографов, не слепо и раболепно (точнее было бы сказать "не бескорыстно").
Почитание и обожание великого полководца, преуспевающего императора, казалось, помогает взять из вечности, материализовать хотя бы частицу военной мудрости, удачи. Приобщаясь к славе Александра Македонского, пусть на мгновение, пусть в воображении, вместе с ним переживаешь сладкие моменты славы, наслаждаешься восторженным блеском глаз почитателей, рукоплесканиями толпы. Делая своим кумиром
полководцев прошлого, Дуглас тем самым становился если не вровень, то хотя бы рядом с ними. Иногда, уже в генеральских чинах, Д. Макартур забывался, и в нем вдруг просыпался Цезарь, Нельсон, о которых читал в детстве. И как ни покажется удивительным - это помогало Макартуру: Цезарь и Нельсон делали его речь убедительной, осанку строже и величественнее, что вызывало у слушавших его людей волнение, порой трепет, что и требовалось Д. Макартуру. В будущем на военных советах, при составлении донесений, формулировании приказов генерал часто вольно (для рисовки) или невольно говорил или писал языком Платона, Шекспира, Македонского. Во всяком случае, вспоминает Тиллман Дердин, корреспондент "Нью-Йорк таймс", диктуя каждое утро сводку военных действий, Д. Макартур, стремясь к тому, чтобы записывавший ее офицер понял мысль, часто начинал цитировать Библию, Наполеона, Достоевского, Марка Твена, Линкольна. Таким образом, идея или мысль Макартура обретала дополнительный авторитет...
Еще у домашнего очага в домике при казармах, когда отец под безжалостным солнцем или окруженный роем москитов заставлял солдат рыть щели или окопы, а мать вязала кружева, у маленького Дугласа, благоговейно перелистывавшего страницы книги о герое, уже тогда зарождались самодовольные речи, которые прозвучали значительно позднее. Речи о "решающем вкладе его, Макартура", в разгром вооруженных сил Японии, об "особой миссии по спасению мира". Жившие в памяти картины победных сражений невольно заставляли объявлять незначительную по масштабам и результатам операцию "новогвинейским Ватерлоо". Желая придать особое значение деятельности по проведению аграрной реформы в Японии, он заявил, что со времен братьев Гракх это первая по-настоящему "успешная земельная реформа"{3}.
Закалка славой великих особенно пригодилась в периоды неудач. Во время второй мировой войны после поражения на Филиппинах Д. Макартур перенес свой штаб в Австралию. Ни одна из масок не могла скрыть глубокой апатии, депрессии, озлобления.
"Передо мной стоял жалкий, трясущийся старик",- пишет о Д. Макартуре очевидец. "Генерал в полной прострации,- отмечает другой.- У него опускаются руки, отсюда в войсках резкое падение морали, дисциплины. В результате, например, авиация Макартура представляла груды недвижимого металла с крыльями, хотя и нового".
Однако Макартур выходит из этого печального и жалкого состояния. В немалой степени благодаря испытанному лекарству - лести, обожанию, "настоянному на лжи" подчиненных. Они сравнивают его с великими полководцами, которые также знали неудачи. И вот мгновенно возникают любимые образы, с которыми познакомился по книгам в детстве: выпрямляется стан Макартура, снова глаза зажигаются блеском супермена.
Так что усилия родителей, воспитывавших вкус к силе, власти, исключительности, не пропадали даром. Следует вместе с тем сказать: "зерна жизнестойкости" падали на благодатную от природы почву. Во всех отношениях. Взять хотя бы память. У Дугласа Макартура она была на редкость хорошей. Однажды в военной академии задали разобраться по учебнику в доктрине, по сложности не уступающей теории относительности Эйнштейна. Дуглас сразу увидел, что не понимает, не может постичь ее. Другой бы на его месте смирился. А он?.. Просто выучил целую главу наизусть. И когда преподаватель вызвал курсанта, тот без запинки повторил все, что было написано в книге.