Ему бы не забыть свой номер, не потеряться потом, когда в зале потушат свет и зрители разбредутся, забывая, о ком был фильм, и сколько лет главному герою пришлось ждать, чтобы о нём что-то сняли.
- Мы все в будущем потом будем немножко влюблены друг в друга, будем нехотя признаваться в этом после долгих уговоров, прощать всех потерявшихся, сгинувших в номерах, - Сторис готов был и сейчас признаться в любви ко всем, но Юльки здесь не было, а без неё слова срывались в холодный простуженный смех. Но надо было развеять обстановку, иначе все бы передрались, уверенные в собственной гениальности и бездарности лучших друзей.
- Что у меня есть! - Людочка стрелял глазами, таял их шоколадный цвет. Девчонки мечтали иметь от него детей, Подобедова, наверное, давно прибралась и мирно сопела в его номере.
- Вискарь? - очнулся Сухарь, ужом выползая из-под кровати.
- Дурак! Биографии всех участников! - Людвиг Ван тряс равными смятыми клочьями, напоминавшими обрывки туалетной бумаги, только где-то букв было больше, какие-то листки оказались подмоченными и знакомые имена таяли в бурых пятнах, отдалённо напоминавших кровь.
- Шляпу, шляпу скорей! Будем выбирать жертву, - Бессмертный всполошился, глаза его горели, бумажки отправились в шляпу, Людочка закрыл глаза, перекрестился, потом вытянул скомканный лист, развернул.
"Кто же, о господи", - шептала Кулькова, взгляд её скользил от окна к электричеству.
А ты точно уверен, что знаешь сам, кто ты есть?
- Смагулов! - прочитал Людочка, - он из моего семинара. Рахит-Рашид! Прошу! Алтуфьева, бесподобная, уступи место герою! Свет мой Бекбулатович! Кто ты татар? Башкир?
- А чё делать? - не понимал скуластенький кареглазый пацанчик, на него смотрели литгузюки, пугливые, равнодушные, все выталкивали его в центр, а он упирался, цепляясь взглядом за "старичков", от которых уже большого проку не было, они передали эстафету молодым, а сами только ёрничали, пряча суетливый, но собственный глоток только что родившегося слова.
- Глотни для смелости, - протянул ему фляжку Самолётов, - и начинай вещать, кто ты по жизни.
- А чё я то? - искал поддержки Смагулов да только никто не хотел быть на его месте. У многих уже заплетался язык, кто-то и не хотел сейчас ничего вспоминать, желая эту неделю пробыть в забытьи.
- Ну хорошо, давай я тебе помогу, - снизошёл Стуков, вбирая в себя жёваные, трудноразличимые фразы, - читаю, родился в Уфе в тыща девятьсот девяностом году... А чё не вырос, прям поцык задротный, у меня братан малой вымахал под два метра и ещё растёт.
- Мало каши ел! - презрительно фыркнул Каракоз, - предлагаю связать его и до отвала накормить манкой.
- Где ж ты её найдёшь! - печально облизнулся Жи, - Я бы сам сейчас её пожрал, даже на воде. Вкусно, хоть и не картошка.
- После окончания уфимской школы переехал в Петербург в надежде поступить там в университет. Во дурак! - не сдержался Бессмертный, - Да там своих дураков хватает.
- Что с мамкой тёрки были, - понимающе закивал Самолётов.
- Ну вроде, - ещё больше смутился Рахит-Рашид, - я это... хотел ей показать, что смогу сам.
- Не пройдя по конкурсу на филологический факультет университета, - продолжал читать Бессмертный, - работал техником в одном из петербургских домов. Что это за техник?
- Ну, техничка не напишешь же, - пробубнил Рахит-Рашид, - дом был ничего себе да только швейцарка меня подсидела. Думала, что я на её место претендую. Разве таким объяснишь?
- Ну, я тоже посудомойкой три месяца работал, - Гришка становился мягче, когда вспоминал, морщины на упрямом шероховатом лбу его разглаживались, - по каждой кружке интересно определять, кто пиво пил, сколько выдул, почему вообще зашёл в наш дешман. Я рассказ "Измышления пивной бутылки" как раз в промежутках между слюнявыми кружками написал.
- Я ещё пробовал на журфак поступить, - оправдывался Смагулов, - вы не думайте, что вот так руки опустил. И работу покозырнее найти пытался, меня всюду отфутболивали. Ну а чо? Жить толком негде, прописки нет, никто ответственность не берёт.
- Так, понятно. Потом два года армия, как тебе, брат, не повезло. В последний двухгодичный срок угодил! Что ж в военные не подался, хоть не зря бы служил? Появлялся бы на семинарах в форме, медальками потрясывал. Генерал Смагулов, звучит, по-моему! Бабы наши просили бы маршальским жезлом наградить. Такс, потом после армии то же самое, работал техником, грузчиком, дворником, мусоропроводчиком, уборщиком, кладовщиком, охранником, пока однажды, после килограмма травы, не понял, что блин, писатель!
- Одной затяжки хватило, - смущённо улыбнулся паренёк, - и я не писатель, а так, пробую.
- Пробовать кокс будешь, - отмахнулся Самолётов, - здесь ты гениальный писатель, запомни. И если будешь считать по-другому, все остальные тебя тоже тем же словом считать будут, если вообще запомнят.
- Рукожопый? Нет. Рукописий, - склёвывая мятые барашки вербы, пробурчал Жи, - глядите, какие люди нас посетили.
Тварьковский вернулся в номер, сидя верхом на Жизнерадостном, а тот ржал, фыркал, тряс головой, на которой сейчас как можно более отчётливы были уши, красные, огромные с волосами. Бутылка была практически опорожнена, лишь на дне тревожилось что-то бурое.
- Игого! - всхрапнул ослик, шевеля ушами, сглатывая хрип, пряча слёзы в человечьих глазах.
Захлопали. Опустошая, ломая звуки, заржали, захлёбываясь, позабыв и о Смагулове, который всем надоел, и о шляпе, в которой пряталось никем не опознанных двести людей. Где верба? Погоняй его! Ему показалось, что захлопали и в кинотеатре, выбивая из сухих пальцев пыль. "Выходите на поклон, - подумал он, - время спектакля закончилось".