- Ко-ман-дир! - выдохнул из себя Жизнерадостный и остановился возле Пушкина, ожидая похвалы.
- Неверно, Ко-ман-дор, но всё равно, одна манда, - улыбнулся Людочка и посмотрел на часы, словно кольца историй опутавшие башенку, - у вас голова не кружится? Сколько, рифмач, сейчас на твоих золотых?
- Это идёт против течения моего часа, - заметил Елдаков, сверяясь по часам, выигранным на рифмах века, - гляньте, поцыки, стрелки идут в обратном направлении. И чё теперь с нами будет?
- Каким дураком я был! - воскликнул Гудалов, заметив декоративные часы и словно унесясь вместе с ними в прошлое.
- Каким? - заинтересованно выдохнул Людочка.
- Например, совал банковские карточки в любой банкомат. Не знал, что комиссия. И, как оказалось, немалая.
- Мужик! Готов в любую дырку. И не важно, что у бабы нос провалился, - вывалил снова тонну слюны Бессмертный, - не ссы, пацан, ты платил за опыт. За такое никакой комиссии не жалко.
Они шли по бульвару полному интересных декоративных скульптур. Вот и избушка на курьих ножках с покосившейся дверью. А это, чёрт возьми, сам Кащей! Местная шпана ещё и изрисовала его, покрыла дьявольскими словами, так что он казался куда гаже, чем был на самом деле. Встретились им ещё одни часы, только там время шло верно.
- Я бы тоже пожил в такой гостинице. Чем я провинился? Тем блин, что живу здесь? - голос Гудалова дрожал, пальцы потрясывались, пепел от сигареты тяжело рушился в снег. - А тут вроде и с вами, но чувствуешь себя чужим. В своём городе чужим!
- Сказал бы, что в области живёшь, - пожал плечами Бессмертный, - что нашёл себе бабу колхозницу и отправился поднимать культуру на село, под Называй какой-нибудь.
- Нет, - печально улыбнулся Гудалов, - про меня всем известно. Там тоже не дураки сидят.
- Что это за улица? - спросила Василинка, пухлые губы цёмнули Жизнерадостного в щёку, тот ещё усиленней забибикал, готовый превысить скорость, - у нас в городе есть похожие сердечки.
- Проспект Молодожёнов. Мы его зовём Мажорский проспект. Молдажонав выговаривать трудно, - отозвался Гудалов, - традиция есть нужно постоять немного в каждом. Остаться, так сказать, в сердце города.
Оно настоящее находится где-то под кинотеатром и сейчас хриплыми неровными стуками просится к нему в грудь.
Он не стал забираться в красивенькие сердца, предпочитая биться на свободе. А кругом кружились, фоткались, визжали литгузюки, знакомые черты смешивались с мимическими морщинами города, фразочки рассыпались на одинаковые "Как круто" и "Скоро домой?"
- Произнеси всем весьма уважаемым писателям Семь раз дапиз, - Людочка продолжал свои уроки грамоты, - и не глотай звуки, не захлёбывайся от радости, нам очень хочется тебя понимать.
- Семь раз дапиз! Семь раз дапиз! Семь раз дапиз! - Долбанутый радовался, что так быстро выучил сложную фразу, жёлтые глаза горели, язык вислый шершавый облизывал спёкшиеся губы.
- Вот дурак! - махнул рукой Людочка, - но говорит уже более-менее связно. Можно его выпускать в народ.
- Почему здесь всё больше молчат? - удивился Сторис, провожая очередную тишину, - языки они отъели что ли?
- У нас в 90-е тут мощная коммандос была, ходили по городу, чуть кто услышал инородную речь, сразу хачика битой.
- Ты был среди них?
Гудалов кивнул.
- Так вот они и сейчас боятся, что мы какой словесный изъян у них заприметим, - толкнул Сториса в спину Шустов, - группа то у нас - что надо! А в Гориславле и чуваши, и татары живут, даже греку я видел.
- Видел грека раком гнут, - фыркнул Елдаков, сплёвывая. Алтуфьева нашла каких-то знакомых из-за рубежа, тусила с ними, и он сердился, готовый сам взять в руки дубинку.
- Так-так, неполиткорректно выражаетесь, товарищ, - усмехнулся Шустов, нарочно сделав глаза испуганными, - нацгвардия следит за нами с самого приезда. Слезоточивый газ подготовлен. Среди нас есть её представители, которые сами об этом не догадываются.
- Что же теперь слова не сказать? - Сторис и рад был бы молчать, но поднимался, креп внутри него огонь, сердце стучало уже в глотке, с трудом удавалось сдерживать горящие стрелы звуков.
- У Кульбако есть стишок на эту тему, - выкрикнул Шустов, обнаруживая в толпе приятеля, - Кули-гули! Ты пока с нами? Не улетел от соли своей? Зачти!
- А уместно ли? - озираясь по сторонам, пробасил Кульбако, - народ здесь разный, ещё попадёмся.
- Мы гости этого замечательного города, слышал, что милейшие депутаты утром говорили? - Харлампий покосился в сторону Людочки, - А с гостями как обращаются? Уважительно.
- Ну, так себе стишок, - смущённо пробубнил Кули-гули, утирая платочком мокрый от пота лоб, -
Дядя врач и тётя врач
Хором мне кричат ты хач!
А по белым облакам
Ночи движется аркан.
- Молодчик, - одобрил Бессмертный, щёлкая пальцами ритм, - ночи движется река, ночи движется строка, ночи движется кукан, ночи движется полкан... Удивлялся вам всегда, как вы, соплежуи, стихи пишете. Баб не так разборчиво выбираешь, как строчки, цепляют, дерут, мерзавцы!
- Особая будет книжка, - услышал, что говорят о стихах Аги Рашидович, - что вижу, то пою - 18! В честь восемнадцатого форума. Бродяжьи сказки и... внимание, бродяжьи были!
- Интересно, будет ли, что вижу, то пою - 50 и 100? На сколько нас хватит? - чесался Бессмертный, крупные капли пота не давали ему покоя, - Ща, потише чуток, ффу, уже притомился, идти не могу. Понесите, поцыки, не в падлу! Тварьковский! Бабин! Погодин!