Яковлев не унимался, крутил пальцем у виска. Короткая память? На Берлин через Варшаву! Мы вернёмся! Да ему и возвращаться-то было некуда, разве у кого в номере впишется.
- Раздели душу-то, а души нет, - Самолётов покуривал себе сигарету, наблюдал за литгузюками, - у меня есть идейка, кого тут обсуждали сегодня? Акимушка, ты в одном прав, иногда повторить не мешает.
Он, сидя на раздербаненном кресле в кинотеатре, тоже ощущал себя раздетым, душа не прощупывалась, сердце боялось пошевелиться за решёткой рёбер, чтобы не быть замеченным. Спинка ближайшего кресла холодно касалась его пальцев содранной кожей. Сейчас Самолётов обязательно что-то скажет и по его роману.
- У меня ещё к тебе клиентка с подмигиваниями света, - отыскала его Ариша, выдернула из тёмного уголка, - ты уже скоро начнёшь деньги за свои услуги требовать! Хлопушина, ты должен её помнить.
- Правда? - Сторис обречённо поплёлся за темноволосой, лишь бегло взглянувшей на него девушкой. Она жила этажом ниже его, но комната ничем не отличалась от номера той же Ариши, только покрывало скомканным наростом чернело на кровати, а обуви у входа было раза в два больше, он чуть не навернулся в предбаннике.
- Сторис, - устроила обнимушечки деваха сперва в темноте, потом неожиданно включив электричество, - а у меня со светом-то всё в порядке!
Интонации. Почему они похожи, когда люди издеваются друг над другом? Его двоюродный брат звал ловить ящерок, заранее дал рубль. Когда-то для него и рубль был ценен. А сейчас? Что такое рубль сейчас? У меня знакомый, он что-то делает с ними для науки... Поймаем, выручку пополам. Они словно каменные бабы засели в пыльной степи, чтобы в нужный момент дёрнуться, накрыть собой метущуюся, скользящую нить. Чуток прижать надо, объяснил брат, а то первую ящерицу он раздавил. Они тогда были в шестом? (седьмом?) классе, а он уже был готов отнять чужую жизнь. Он ждал денег всю следующую неделю, брат, видя его, ухмылялся. А я ящерок продал! Ему не было жалко денег, а вот вёрткие живые создания, убитые каким-то горе-исследователем, носились теперь по его памяти. Брат утонул года два назад, пьяный в озере, но он ничего уже не чувствовал, они настолько стали далеки друг от друга, что даже если бы брат вернул те двадцать или сорок рублей, которые задолжал за ящерок, им бы некого было вместе ловить.
А я ящерок продал!
У меня со светом-то всё в порядке!
Я хочу вернуться, почему меня вечно бросает в прошлое?
- Ты старшая, - услышал он и другой голос, похожий на первый, - я пока схожу на посиделочки, может, вернусь с добавкой. Сильно его не мучай, я хочу, чтоб его и на мой свет хватило.
Он не мог отличить Хлопушиных вдов друг от друга, да и имён их он не знал. Оставалось бурчать рыхлые комплименты, не надеясь, что его вот так просто оставят в покое.
- Я так-то женат, - Сторис безуспешно пытался освободиться из её объятий, глаза его пытались сковырнуть с лампы свет, чтоб он заморгал, будто бы осуждая происходящую сцену.
- Ну и где она, твоя жена, - чёрные бегающие глаза безуспешно пытались её обнаружить, но Полина была глубоко и просто так не давалась теперь даже ему. - Может, в шкафу прячется? Спорим, мы там её не найдём?
Тяжеленные губы навалились на него да такие, что не сразу справишься, не оттолкнёшь обязательным выдохом. Находясь на кресле, он чувствовал её губы, тяжёлое дыхание вспарывало его грудную клетку, привычные стоны проступали сквозь пену голоса. Это хищная птица, её клёкот уже раздирал грудь, клюв лишь копошился в мёртвой плоти.
- Ну же, ну, - хрипела она, раздирая его футболку. Плохо сегодня одежду шьют. Она проникла в его джинсы, хрипнув, отлетела пуговица. Прикосновения, влажные, скользкие, быстрые, торопливые. У неё чёрная помада, густая, нестойкая, теперь будет чёрным живот. Его рука дёрнулась, чтобы погладить голубую прядь в тёмной шапке волос, но опустилась на кровать без сил.
Он уже хотел забыться, как тоненькой ниточкой зазвенел лифт, секунды задрожали, поднимаясь по часовой стрелке. Поднялся, хоть это было и нелегко, оттолкнул разомлевшую, готовую к любому электричеству вдовушку, пробубнил что-то неразборчиво.
- Мы женим тебя! - не сдавалась Хлопушина, снова накидываясь на него. Помада её размазалась по щеке, казалось, кровь, тёмная, густая с каждым словом выходит из лёгких.
- Мне... пора, - он старался говорить решительно, громко, глаза его искали понимающего взгляда в ответ, - я... ты красивая,правда, но у меня не так много осталось времени.
- Штаны подтяни, - бросила ему Хлопушина на прощанье, - а то потом не успеешь.
Он незаметно ощупывал брюки, ему казалось, что на нём сейчас эти же самые джинсы, только деваха из гостиницы уже пришила новую пуговицу.
Он сидел на кровати в своём номере, глядел на тающие, распадающиеся контуры уже привычных предметов, представлял, что на вечернем речетативе сейчас кружатся в простых, дешёвеньких масках литгузюки, и котяра Елдаков читает сладенькие стишки лисичке Алтуфьевой.
- Кошмар, - дрожал мелкой дрожью Мика, зубы его стучали, - мне приснился кошмар. Ааа ты не спал?
- Я не сплю, чтобы не увидеть кошмары, - равнодушно бросил он, - валяюсь на койке, пока не наступает забытьё какое-то.
Включить свет. Не дрожит? Мика тонко дышал, часто-часто моргая глазами, обнажая посиневшие рыбьи веки.
- Пожалуйста, не выключай, - он откинул одеяло, по рукам, по спине побежала гусиная кожа, - и не уходи, не шляйся по гостинице. В такое время ты там уже не найдёшь ничего хорошего.
- Это звериное, - Сторис почувствовал, как побежали мурашки и по его телу, всполошилась кожа, - сейчас, ближе к рассвету, в нас остаётся очень мало человеческого.
- Ты Тушкан, - кричал Мика, будто заново переживая сон, - мне снился тушкан с твоей головой!