- А вот мой сын никогда бы не позволил себе носить длинные волосы, - женщина, тоже, пожалуй, не прочь была присесть на его место, да только всё уже было занято, - потому что я его приучила следить за собой.
- Ну, представьте, что я ваш сын и что вы вообще мать сыра земля, - отозвался Сторис, - учитесь воображать, не живите в вечной бытовухе.
- Это ненормально? - услышал он звон длинной бабы, той, что кричала, что у неё деньги за проезд.
- Это вообще ненормально, - вторила ей баба в платочке, и непонятно было, говорят они о нём или у них в головах мечутся свои сумасшедшие.
- А правда, что нашу область в какую-то федеральную программу развития включили?
- Видела глазами, - кивала головой баба в платочке, - губер вчера выступал и говорил, что мы в приоритете!
А ещё он говорил, что когда-то писал сказки и побасёнки, но оставил это ради большой политики.
- На Мажорском никому не надо? - буркнул водила. Когда, когда я пересел в маршрутку? Я ехал в трамвае!
- На остановке, пожалуйста, - медленно, неохотно поднялся с места очкастый парень в наушниках.
Его ненавидели все в салоне и пассажиры, и водитель, даже Сторис: если бы ему не надо было выходить, водила так бы и ехал по третьему ряду, ему не нужно было перестраиваться.
- В автобусе не плачь, - строго мама мальчику. Сторис подрос и превратился в сопливого пацана в шапке с помпончиком, капризного, противного, постиоянно выпрашивающего у мамы конфетку.
- Я бы заплакал, - подумал Сторис, - если бы мог. Меня выбивает из чёткого плавного движения фильма. Мне сложно понять, где я нахожусь.
- Что? - вынула наушник девушка, розовые губы легко дрожали, - Вы ко мне обратились?
- Я убью вас, - крикнул он, девушка дёрнулась и отвела свой накрашенный взгляд, - почему вы друг друга не слышите? Может, мне нужна помощь, может, я умираю, не хватает воздуха, поговорите со мной, верните меня в сегодняшний день! Нет, вы ставите сейчас на повтор то, что спокойно можно услышать дома, а вот меня у вас дома пока нет!
"Теперь есть, - подумал Джейсон Вилл, - иронично улыбаясь с экрана".
- Что брать? - кричала в ухо старику дородная с крашеными седыми с синевой волосами бабка, - доча звонит, спрашивает.
- Крем-брюле! - в глазах старика промелькнуло что-то осознанное, - Я говорю, крем-брюле!
"Сам ты крем-брюле, - подумал он, потом оглядел незаметно опустевший салон. Надо было выходить. Он попробует сойти на следующей остановке и окажется в блокадном Ленинграде, и замёрзший трамвай, скопивший на окнах махровые ковры льда, останется стоять до конца времён, пока с ледниковым периодом не стает со стёкол эта эпоха.
К трамваю подходила тоненькая дрожащая фигурка, тащившая за собой то ли ломик, то ли кочергу.
- Таня, Таня! - позвал он, - зачем ты тащишь за собой эту штуку? Она же тебя тяжелей!
- Сбивать лёд с окон. Колонка не `аботает, воды негде взять, - казалось, это не её звуки выходили из сухой груди, а ветер с Невы внезапно прошелестел, заставив его зажмуриться. "Ленингад" - потому что она не выговаривает букву "р" догадался Сторис, а в мозгу у него почему-то промелькнуло: помоги ж ты ей, не будь тупоголовым критиком.
Его толкнули в грудь, и глаза пришлось открыть. Таня! Таня... Зачем меня-то бить ломом? Давай вместе рвать эту зиму на части. Трамвай уже уехал, снег у рельсов лениво таял, машины разносили грязную кашку по дороге.
- Дай сигарету, - Сторис увидел парня в большой не по росту кожанке, он смотрел нагловато, Сторис потянулся к карману, но понял, что там ничего нет.
Его окружили. Малолетки, насмешливые, скалящиеся, прячущие в одежде старших братьев свои недостающие года. Сейчас и убьют. Сделают сторис и убьют. Ему не было страшно. Пусть его именем назовут в народе этот трамвайный пятачок, где неожиданно, часто без звонка трамвай выворачивает на новую линию.
- Я тебе "будь здоров" пожелал, вообще-то, - длинный, обритый наголо парень вытянулся перед ним, на груди его обвиняюще чернела прадедушкина, наверное, медаль ветерана войны, - что надо в ответ сказать?
А он чихал? Черт возьми, сейчас это неважно. Может, и чихал в другом времени, может Джейсон Вилл чихнул за него.
- Неблагодарный, - кивнул в его сторону длинный, - чё, Колян, фофан ему сперва поставить?
- Да ты что! - только скользнул по нему взглядом белобровый Коля-главный, так сразу ему всё стало ясно, - Это же Летов! В нашем городе! Извини, братан, у нас народ маленько необразованный, но мы Ленинградский район под собой держим. Тёма наш пацан (тычок в сторону длинного), правильный, чоткий, у него в Афгане дядька погиб. Ты не принимай его сегодня всерьёз, так он клёвый чувак, гитарист, мы вашу музыку во дворах играем.
Он огляделся по сторонам - вокруг одни хрущёвки. На бывших зелёных пятачках - машины, много машин. Наверняка цинковый гроб с дядей Длинного тоже не влез в квартиру. Похожие железные двери, разбитые лавочки у подъездов, ему казалось, он заглядывает в номера Любаса, надеясь обнаружить домашнюю, дышащую, живую Юлькину комнату.
У неказистого домика его задержала унылая процессия. Прощание. Он хотел было обойти внезапную многочисленную толпу, но другого пути не было, навстречу шли чёрные люди в капюшонах. Все закрывали лица, ветер взвизгивал, вырывая время у этих потерявших возраст людей.
- Помяни дедушку-то, - подала одна чёрная тень ему рисовый колобок, не глядя в глаза, - помер он не в свой час.
Она сама была старухой. Тяжёлой, наполненной рисом, повивальной бабкой на похоронах. С трудом он вглядывался в её морщинистое лицо, цеплялся за тёмные недвижные впадины и не угадывал зрения, лишь мрак царил под капюшонами, добираясь до груди.