- Страшна не боль, однообразье боли, как говорил классик, - безрадостно произнёс Пушкин.
Жидкость для полировки, как оказалось, действовала безжалостно. В номере, где, казалось, совсем недавно вспоминали труднопроизносимые города, уже практически не осталось не только ходячих, но и говорящих. Хотя на одной из коек играли в карты, дурачками, похоже, были все и больше миловались, чем тянулись к колоде, признавались в давней тайной любви, готовы были сыграть на раздевание, если б какому огольцу пришла эта мыслишка в голову.
- Я к тебе хочу, ой...- тяжело отрыгнула Кулькова.
- Ко мне хочешь? - расхохотался Бессмертный, сам напоминающий толстого ворчливого карточного короля, - смотри скорей, пока у тебя из рота запаха нет. А то, может, потом я и не захочу брать, какой-нибудь дамой отобьюсь.
- Это изжога, банальная отрыжка, я хорошая, - обиделась Василинка, надула губы, - и пахну, между прочим, повкуснее многих.
- Пышечка наша! Пых, пых! - дружески похлопал Кулькову по плечу Самолётов, - будь наш Жизнерадостный тут, мы бы вместе пыхнули!
- Что о болячках уже начали говорить? - скривился Шустов, - Так мы превратимся в бабушек на лавочке, эту армию не остановить, к утру мы будем неизлечимы.
- Гепатит не приговор? Что за ерунда, - Самолётов вспомнил рекламныйплакат перед "Любасом", - для меня вся жизнь - приговор.
- Гришка, ты самый крутой среди нас! - Каракоз лез целоваться, его пухлые губы шевелились словно щупальца. Сейчас, сейчас они сорвутся с лица и поползут, оставляя струпья, болячки на коже.
- Тебе надо помыться перед обсуждением! - командирским тоном приказал Бессмертный, - кончай хворать!
- Слушаюсь, только сперва твоих сто наркомовских! - с трудом поднялся Самолётов, - я буду бультыхаться, баловаться!
- Ты же у нас большой шалун, - сунул ему остатки водочки Бессмертный.
- Воо, другое дело! Оставляю вам на хранение саблю, к сожалению, не коньячную. Слышишь, Каракоз, будешь оруженосцем! Дайте братушки ещё глотнуть на пашашог, душу мою сберегите! Ничё нету? Врёте, суки, а если найду? Повезло вам, что мыться хочу в джакузю свою горррячую!
В его номере была ванна, не душевая кабина, как у него, а настоящая ванна, тонкие ножки слегка подрагивали, Сторис удивился, как они выдерживают эту наполненную громадину да ещё с Гришкой впридачу.
- Ерунда это равенство. Шустов борется за пустой звук, - заметил его зачарованный взгляд Самолётов, малость протрезвев, открыв горячий и холодный краны, - всё равно мы с Бессмертным здесь как золотые тельцы, а кому-то организаторы ещё и приплачивают. Тем, кто за поездки по области отвечает, кто вечерний речетатив проводит, кто за порядком следит. Так что, салага, смотри внимательней, если в будущем хочешь быть за что-то ответственным.
- Ты прямо в одежде будешь мыться? - Сторис подошёл, потрогал воду, удовлетворённо хмыкнул.
- Затычку найди, - Самолётов завалился бы на самом деле в ванну в одежде, не поддержи его Сторис, - Жизнерадостный сказал бы Куп-куп.
- Как он, кстати? - поинтересовался он, набирая воду, разглядывая занавеску с обнажёнными прелестницами (Людочкина работа?) - ему легче?
- Прозрел, распахнул очи свои сизые, - Гришка трудно, скользя по мокрому кафелю, оставляя в разных углах носки, джинсы, футболку, разделся, - но выходить из номера мы ему пока запретили.
- А как ваши неформальные семинары? - поинтересовался Сторис, - наверняка у вас там настоящие алкоразборы проходят.
- Нет, там мы не пьём, - отрезал Гришка и даже сейчас на мгновение протрезвел, - совсем. Я запретил. А то молодой автор хочет узнать, что-то действительно важное, а его встречают нажравшиеся, окосевшие мастера-самолётовы, которые и двух слов связать не могут.
- Иногда про каких-то героев автор просто забывает, - история, как и вода, подошла вплотную к Гришке и уже готова была скрыть его под собой, - а я привык как раз к ним, случайным, полупрописанным. Хочется больше узнать о них, а возможности нет. У тебя в романе полно таких людей "пропащих".
- Если честно, название "Президент, его ошибка и судьба", было навеяно фильмами Ошибка и судьба резидента. Когда их показывали ещё в деревне, я был дебил дебилом и повторял Ошибка президента, - язык Самолётова заплетался, он пытался рассказать, что соединил в романе трагические истории четырёх реально существующих президентов, но сбивался, бормотал строки умершего Синицкого, бурчал, что шампунь попал в глаза. Огромный, пойманный в ванну синий-синий кит обливался слезами, потому что вовремя не закрыл глаза, чтоб не видеть, в каких условиях ему теперь придётся плавать.
- Потри мне спину, - Самолётов намочил мочалку, протянул её, Сторис подхватил волосяную шкуру, привезённую видимо Гришкой из дома.
Наверняка на ней будут слизняки, скользкие, дрожащие, упадающие в воду.
- Чувствую себя тельцом, которого готовят к закланию, - признался Гришка, - Я первые шесть лет в Хлебаловке прожил, выходил на околицу, а там столб стоял, казалось, он чего-то мне сказать хочет.
- И ты понял потом, что? - он пожёвывал тёплый, разлохмаченный ус, с мочалки на пол капала чёрная, отбывшая своё время вода.
- Столб до сих пор стоит там и машет поперечной перекладиной, и кольцо асфальтное ещё не полностью заросло. Но дома нет. Хлебаловку развезло, одного чиновника хватило, чтоб всё пустить под бульдозер, под экскаватор. И кто бы возмутился! Но я честно, все дома помню и кто где жил! Хочешь, назову! Хоть с кладбища начиная, хоть с тока!
Он что-то неопределённо гхыкнул, и Гришка начал перечислять ничего ему не говорящие имена и фамилии. Будто в голове снова прозвенели участники семинара этого года, большинства из которых он не знал, и когда увидел среди них в списке свою фамилию, она ему показалась незнакомой, оторванной от его истории. "Может, я и в Хлебаловке этой жил", - подумал он, но фамилии оказывались трудноуловимы, повторялись, Самолётов стал заговариваться, слова его наполнялись водой и таяли, как обмылки.