- Меня не понимают, понимаешь?
- Понимаю, - кивнул Сторис, хотя, конечно, ничего не понимал. Душа Самолётова на такой высоте замерла, что до неё пришлось бы ползти, пережив не один десяток историй, а у него не было лишних мгновений даже на то, чтоб завершить свою. Магазин, правление, Подшивалов, Смурзский... Роман остановился на 110-й странице и не двигался дальше, герои не хотели раскрываться и пьяненькие, беспамятные расходились по номерам.
- Даже маленький ребёнок несмышлёныш сердится, когда не понимают его бубуканья, - звуки намокали, Самолётов напоминал огромную губку, сожми её - польётся, посыплется речь, - я вот накропал целую главу из звуков, из бессмысленных подобий наших диалогов. Несу вот на обсуждение свои обрубки, как культи, и вроде ни к чёрту уже не годятся, так блин, родные. И боли фантомные - слома ампутированные болят.
Гришка прополоскал рот, показал большой палец - мол, мои самые лучшие слова, запоминай!
- Я попытался показать, что в будущем язык для людей не будет иметь никакого значения.
Опрокинувшись на спинку кресла, Сторис понимал, что он теряет себя, он был Гришкой и с каждым мгновением видел моменты из его жизни, Хлебаловку, сам мог перечислить без ошибки имена её жителей.
- Вот Бессмертный, он медведь, настоящий косолапый медведь, - проревел в ухо Самолётов, - но в сети и с рогатиной в горле. Он орёт, шатун, а всем смешно. У меня суровый дозняк, пена на губах, а ему смешно. Знает ведь, поганец, что выкарабкаюсь, я везучий.
- Но всё же, - помялся Сторис, - ты не думал... тебе не приходило в голову, что когда-нибудь ты не сможешь вернуться.
- У меня бабка любит всякие болячки искать, - Гришка делился самым дорогим, домашним, чего ему тут недоставало. - А я вот что думаю: помру я и так помру. Когда-нибудь придёт момент, из которого и возвращаться-то будет некуда. Заберут меня в небо за гнездо.
- Как? - Сторис вздрогнул, узнавая фразу из своего романа. В небо за гнездо - и понимай как знаешь. То ли дальше чего-то, то ли в отместку за что-то.
- Я любил собирать гнёзда, маленький был пацан, интересно. Дома в аквариуме гнёзд десять торчало. Лезешь за ними, точно будто в рай, верхние ветки зачастую обломаны, зато чем выше поднимаешься, тем парадоксально земля под ногами твёрже кажется. И вот сейчас я завис где-то посерёдке, травка-муравка уже далеко, а до главного своего гнезда ещё ползти и ползти.
- Расправляй крылышки, соколик, - улыбнулся Сторис, - под мышками самое наше грязное земное помыть не мешает.
- Ты вот глядишь, думаешь, что у меня прям тут все друзья лучшие, а ведь это правда, - жмурился Гришка, смывая с головы шампунь, - за каждого душа-то и болит. Вон Карасуку, Мясникову, Сухарю жить не на что, пришлось побегать, чтоб им хоть какую-то стипушку дали.
- А они за тебя побегут?
- Вот-вот, друзья лучшие, а как помру, так они и не будут знать, кому звонить. Телефон абонента выключен! Помнишь, у Андреева Большой шлем? Эх, написано уже про это! Я ведь живу на съёмной, а прописан вообще в Карелии, ты знаешь, как без родины плохо?
- Да, твоя Русь размыта, - согласился Сторис, прибавляя горячей воды, - не сваришься? Я уж пойду, телефон моргает, история скоро кончится. Уже хочется завалиться куда-нибудь на пару часов, чтоб не мешали.
- Завтра будет моя очередь тебе ноги мыть, - бросил ему Гришка на прощание, - эх, бабу бы сейчас, ополоснуться! И ведь снилось сегодня белое женское тело, может, к любви. Может, я тут кого и встречу.
У лифта он наткнулся на Каракоза. Тот едва держался на ногах, постоянно посылал грязные словечки лифту, не желающему останавливаться на этаже.
- Летов! Спой песенку, - с трудом протянул Мишка, - может, дурацкая машинка эта наконец остановится где надо.
- Он уже убил в себе государство, потому петь не будет, - отмахнулся Сторис, скользнул в кресло. Здесь можно было и остаться, но билось с сонным движением лифта ощущение, что что-то ещё не сделано. Даже Басеньки не было, верно в прачечной охотился на тамошних кошечек.
- Никогда не везёт с лифтом этим, - сплюнул Каракоз, - и вообще не везёт, хоть пешком ходи. Когда я еду на большой би-би у себя в Нефтеналивайске и горит жёлтый, я всегда думаю, какой свет сейчас загорится, зелёный или красный. Но всегда, всегда загорается красный, почему?
Сторис не знал.
- Почему я, - рвал ворот рубахи Мишка, - я хочу быть обычным, почему приходится притворяться, всюду, каждый день.
- Это ж твоё любимое дело, - каждая минута отдавала притворством, приходя, целых 60 секунд убеждала, что она - навсегда.
- Приходится жить на работе, ночами не спать, подменять всех подряд, чтоб уважали хотя бы за это, - досадуя, объяснял Каракоз, - нельзя быть честным со всеми, с собой-то не всегда получается. Ты приехал искать искренних людей? Долбик прозрел, давай, лови его!
Ему показалось, что снова вернулось утро. Хрип Долбика сопровождало отчаянное "тише", "успокойся". Только спасителей поменело, один Андрейчук пытался пристроить его на кресло.
- Он обмочился, - взмолился Андрейчук, на глазах его звенели слёзы, - помоги донести его хоть в какой-нибудь свободный номер. Уже во все номера на этом этаже постучал - никто не открывает.
- Они там изнутри знают куда лучше нас, что здесь происходит, - Сторис схватил Жизнерадостного за ноги, тот попытался выругаться, но слова уже не держались на окровавленных губах. - Да ты, дружище, здорово долбанулся, прям премию дать хочется. Только вот мы тебя лечили, нет полежал бы до завтра. Куда вот потянуло? Мы все уже разошлись по девкам, по номерам, никто тебе и не рад бы был. Вот чего ты тут ещё не видел, чего не подмечал?