- Но ты не умер, - пожал плечами Каракоз, - даже Ломоносовскую премию получил в прошлом году.
- Откуда ты знаешь, - тяжело буркнул Жиолковский, - может быть, я сейчас совсем не то, что есть. Я если честно, узнал о том, что премию получил, в сортире. И побежал всем корешкам звонить, штаны по дороге застёгивая.
- Чёё? Ломоноска, - очнулся Сухарь и тут же потянулся за бутылкой, - ты взял Ломоноску, братан! Накрывай поляну!
- Проснулся! - всплеснул руками Жи, - Была уже и поляна да только тебя не было. Всё равно там все нажрались, тебя из-под берёзки доставать бы было некому. Для кого-то из нас это поляна, а для кого и поле боя, с которого не возвращаются.
- А ты ведь смирился, - поморщился Бессмертный, видно побывавший на той поляне.
- Чтооо?
- Да ничего. И я смирился, и большинство тех, что сюда понаехало. И я не скажу, что это так уж плохо. В таком состоянии мы не смогли бы ни на что повлиять. Стало бы только хуже.
- Сейчас читатели требуют, на что нам влиять, - протянул Бабин, - соцсети читать невозможно.
- Вон серию, где я два романа опубликовал о Чучундре, прикрыли, - её закрыли лет шесть назад, но Рожественский до сих пор не мог угомониться, - говорят, не продаётся. А мне что, с чистого листа придумывать им новый грёбаный мир, который их устроит?
- Кто-то пытается думать, а кто-то пытается прожить в Москве на минималку, - Бабин бросил горький взгляд в сторону Сториса, - ты говоришь, я гонюсь за стипушкой, а может, она мой единственный шанс удержаться на плаву, как-то устроиться в столице, утереть нос вшивой бабке домовладелице. Кругом должен всем, включая бабу, с которой живу, сам с собой не могу рассчитаться, на вопрос, кем я буду, орал с детства, я буду курить, пить! Вот и стал, кем хотел, а толку? Стипушку дадут, но ведь не сразу, до этого дня ещё дожить надо.
- А я получаю пособие по безработице, - пытался связать слова во что-то осмысленное Сухарь. - Идиоты эти со службы занятости совсем оборзели, постоянно меня вылавливают, отправляют на какие-то тупые курсы, никому на фиг не нужные, предлагают ерундовую работу типа раздачи листовок. Ты не представляешь, сколько сил уходит от них отбояриться. Бульбулёт полный. Уже три симки менял, находят, сволочи! Разные поводы ищут, чтоб бабло не платить. А мне только время нужно, чтоб писать, нужную работу мне эта шарашкина контора точно не найдёт, а кушать, как говорит Карасук, хочется.
- Очень, очень хочется, - промурлыкал тот, двигая во сне челюстями, словно там, в другом измерении, он присутствовал на званом обеде и прелестницы по очереди подносили ему разносолы.
- А какая для тебя достойная работа? Дегустатор алкоголя? - глотнул коньячку Стуков и расхохотавшись, поперхнулся, выпученные глаза готовы были сорваться в стакан.
- Да он ничё не умеет, - постучал ему по спине Каракоз, - таких даже дворниками не берут.
- Ну всегда можно найти бабу и спонсора, и идейного вдохновителя, и любушку в одном лице, - заметил Шустов, - вот в Мегу на выходных пойдём, может, и подцепишь кого.
\- Спешу тебе заметить, что Ариша - банкирша, - доверительно прошептал Людочка, - причём весьма успешная. Только она не палится, думает, что её тут все разводить будут. И надо сказать, правильно думает.
- Аришку легко развести? - разинул рот Сухарь.
- У меня только зрение плохое, - презрительно окинула их взглядом Февралитина, - а так стопроцентный слух. Потому прошу меня здесь не обсуждать.
- Я слышал что Февралитиной... стипушку, - нарошно еле-еле прошелестел Каракоз.
- Что? - оживилась Ариша, глядя мутными близорукими глазами на Сториса, - уже ясно, кто на нашем семинаре получит?
- Ты слуховой аппарат купи! Тогда у тебя будет двухсотпроцентный слух! - издевался Мишка, - и да, может, я знаю, кому в этом году будет стипушка, но пока громко об этом говорить не принято.
- Не умеют слышать, не умеют писать, не умеют говорить - что за писатели пошли, - возмущался Жи, - я уже не говорю про картошку на сале, тут хотя бы искусство нужно поджарить её толково.
- Мне стыдно, когда я с голодухи после проверки тетрадей съедаю сырки младшего брата. Почему у этих миллиардеров нет стыда? Хотя бы едва дрожащего, трудно различимого, - почти плакал Тварьковский, - может, тогда Питиримки поймут, что каждый из нас чего-то да стоит. Ведь иначе все мы бы не оказались здесь! Ведь так, Бессмертный? Не оказались?
- Нет ужасней судьбы учителя-писателя, которого не читают его ученики, - шепнул Сторису Бессмертный-Стуков, - мне хоть полстранички уделено в нашем литературном краеведении, что-то зубрят малолетки, а его вообще в школьную программу не включили. Посчитали, что мол, стихи какие-то не душевные, ну что за козлы! Это сколько надо выпить, чтоб градус душевности почувствовать?
- Ему постоянно кричат: сломайся, сломанному легче, - Шустов подбадривал Тварину, звал в Икею на выходные. - Про него забывают, не звонят в два ночи, не достают. Он то же, что мёртв, даже место на кладбище уже есть. Вместе с семьёй - так удобно. А если ты не в своём городе помрёшь? На каком-нибудь литсеминаре, раскочегарившись, сердце не выдержит тяжести критики?
- В старости вернее ощущаешь, что у тебя где находится. Вот чихнул, а в лёгком отозвалось, болит чертяка, - жаловался Бессмертный, - вот тут и вот здесь, будто дунул дерьмо какое.
- Братан, у тебя тяжёлое лёгкое, - понимающе закивал Харлампий, заползая под футболку и при всех щупая свой живот, - у меня вот всё чаще желудок болит, которого вроде и вовсе нет. Может, там недорезали чего, и какой-то кусок живой дрожит, как ребёнок в теле, как строка, которую ждал всю жизнь.
- У меня в детстве ботиночки были со шнурками, которые часто развязывались. Подходили по одному и ржали - у тебя шнурок развязался! И глядели, такие высокомерные как я нагибаюсь и в сотый раз их завязываю. Стараюсь как можно туже узел затянуть, - вспоминал Стуков, - теперь ничего не ношу на шнурках, а всё равно, блин, нагнуться хочется.