Он кивнул.
- Почему у тебя перевязана рука? - задержал взгляд на полотенце, которым была обвязана его кисть.
- Саданул кулаком в зеркало, - Мика глядел на него с вызовом, сквозь полотенце проступала кровь.
- Это же больно, - пожал плечами Сторис.
- Она тебя не любит, - отчаянно прокричал Мика, - ты думаешь, знаешь всё и всех, а ни фига. Они все тебя используют.
- Интересно, как, - губы его съёжились в кривоватую улыбку, - может, и ты сейчас со своей рукой давишь на жалость.
- Да чтоб тебе гудаловские хулиганы глаза выбили, - плюнул ему в лицо Мика, - твои кошачьи, твои подлючие.
- Нам всё время говорили, нельзя бить по глазам, мол, один мальчик шутя ударил клюшкой другого и глаз вытек, - Сторис механически растёр плевок по лицу, - в итоге удары по глазам стали самыми распространёнными в нашем дворе. А потом оказалось, солнца не видим, живём, будто в полумраке.
- Зачем ты вообще мне встретился, ублюдок, - Маевский молотил его кулачками. Выпирающие косточки попадали по стене, но тот не чувствовал боли. Чтобы унять истерику, Сторис прижал Мику к стене, навалился своим телом, сжал его стянутые красными тесёмками запястья.
- Отпусти меня, извращенец! - и вдруг внезапно прижался к его груди и заплакал, тоненько, сторожко завыл, Сторис легонько взъерошил его сухие ломкие волосы, провёл ладонью по камешкам лимфаузлов на шее.
- У меня губы чувственные, - томительные точки на его бледной коже звали за собой, ему хотелось тронуть их, отколупнуть, затем прикоснуться к тонкой нежной красноватой коже, уберечь её от заразы.
- Не надо, Мика, - он не знал, что ещё тут можно сказать.
- Ты не знаешь, какой я верный, - в пьяном восхищении проговорил Маевский, - вот ты например, убьёшь человека, а я тебя не брошу.
- Кого это мне нужно убить? - не понял он.
- Ну, мало ли, - неопределённо промычал Мика, - может, принесёшь что выпить? Чтоб стать хорошим писателем, мне сперва нужно научиться быть на ты с вином и коктейлями.
После дождя город ещё не окреп, казался скорченным, не успевшим расправиться. "Ты весь ушёл в лужи, - подумал Сторис, - потому и кажешься меньше". Он обошёл гостиницу и забыл, зачем вышел. Было хорошо просто ходить кругами, точно стрелка часов, ощущать почки на срубленном дереве. Гришка хотел быть уверенным, что новый круг жизни возможен, вот и изрубил ветки деревянным мечом.
Кресло было мокрым, оно подрагивало, будто только что дождь простучал в зале кинотеатра.
- Что за хрень? - выдохнул он, потом кашель одолел его, даже в кинотеатре запершило в горле, нет, изображение было не чёрно-белое, скорее полумрак подворотни Гориславля, но кровь он увидел отчётливо. "Ну не ново, - успел подумать он, - это они Броненосец Потёмкин утопить решили. Кровь. Из меня выходит кровь". Ему не было страшно, ладонь скользнула по стене, оставила красное пятно. Что-то внутри меня умерло.
Он, будто бы оглушённый взрывом, привалился к стене. Последний, надо полагать, гром.
- Сторис! - нет, это не мне. Это вон те парни кричат, которые хотят сфоткаться в меховых шапках. Почему они толкают меня в спину? Я вам не Летов и фотосессий не провожу.
- Он не открывает и говорит, что выпрыгнет с двадцать седьмого этажа, - объяснил Людочка, голос его дрожал, - требует тебя.
- Скажи мне, что любишь, - кричал Мика, уродливо кривился его рот, - что не можешь без меня жить.
- Я люблю тебя, - Мика дёрнулся на подоконнике, пластик поехал на пол, обнажая чёрную, будто бы прокопчёную стену. Изнанка Любаса глянула на него со всей незащищённостью, - и не могу без тебя жить.
- Я для тебя был на всё готов, - Любас кренится набок, вздрагивает, жёлтые окна вызревают и падают опустошённые, сгнившие внутри, но его уже подхватили, удержали от полёта. Он ещё бьётся в их руках, ладони онемели, тише, мальчик мой, тише, не удержу время. Поднимется оно над разбившимся отелем, чтобы отыскать таких же, как они, гениев-неудачников с обрывками вдохновения в детских мозгах.
- Ты давай отсюда, - предупредил его Бессмертный, - пусть он отдохнёт. И вообще, валите все отсюда, кино кончилось, я с ним посижу.
Мика на самом деле обмяк, ослаб и, скорчившись в коральку, лежал на кровати, изучая взглядом потолок. Сказать бы ему что-то тёплое, ободрить. Но видно и его силы были на исходе. Надо зайти к Вике, рассказать, как ему тяжело. Сам для себя он уже плохой собеседник.
Перепутав пару раз одинаковые двери, он зашёл в номер. Там было темно, окна выходили на другую сторону, наверное, она и не знала, что Мика хотел полетать. Вполне, кстати, история для её рассказявок из серии про необычных мальчиков, которые угодили не в свой мир.
- Назови меня Вика, - прошептала она, но ему было стрёмно называть её по имени, когда до победы было ещё топать и топать. - Это такой полевой цветок.
- Зачем тут вообще имена? - не понимал он, даже не стараясь найти выключатель, - вот станем известными, они и нужны будут. Сейчас мы играемся в имена, трясём ими друг перед другом как орденами. Ну не входил я в ваши грёбаные шорт листы! Да и не по ним определяется человек.
- Подойди ближе, - прошептала она.
Он подошёл, глаза его быстро привыкали к темноте. Вика лежала ничем не защищённая от мрака, скованная только лишь своим обнажённым телом.
- Их надо подготовить перед употреблением, - он смотрел на груди, полные, набухшие, совсем не укладывающиеся в детскую литературу, - смочить вечерней росой, сбросить тягучее семя. Они мечтают окунуться в свежих огненных капельках, потеряться под твоими сухими губами.
Она прочитала мой роман. Неужели она так и ничего не поняла? Тяжёлое дыхание сгрудилось, как кот у её постели, хотелось погладить, приласкать, но он знал, что ничего не сможет, даже не коснётся её. Ведь она действительно хочет всерьёз, а он не может навести порядок в своей жизни, не поговорит с женой, всерьёз не объяснится с Юлькой, ему нравится течь, как есть, перетекать в людей, иногда теряясь в них, пересыхая, не находя слов, чтобы пробиваться к морю откровений.