Он внезапно понял, что получит эту чёртову стипендию, что его книгу издадут в дешёвом издательстве, что Полина будет им гордиться. Он ощутил, как мало, в сущности, ему осталось, как минуты кружась, убегают от него.
И лишь случайный потревоженный позвонок бился в его уже улетевшую птицу души. Запах. Здесь тяжёлый гнилостный запах. Может, чистого воздуха для него уже не осталось?
Дом горел, рука его нащупала вербу во внутреннем кармане куртки. Надо бросить. Надвинул шарф на нос и рот. Хорошо бы было его смочить в снегу, но времени на это уже не было.
Он бы не смог выбить дверь ударом ноги, как в кино. Она была закрыта лишь на щеколду, и то колено у него заныло, когда он опрокинул тяжёлую деревяшку, покачнувшуюся на осипших петлях. На грязном полу в коридоре были рассыпаны гвозди, поскользнулся, с трудом удержавшись на ногах. Сначала он ухватил за платьишко девчонку, она тоненько плакала, взвизгнула, когда он неосторожно дёрнул её за волосы. Брат... Брат... Выволок её наружу, бросил "Жди", ворвался обратно. Искры-хипстеры подкрадывались из самых тёмных углов. Огольца он нашёл в комнате под кроватью. Дурак, там бы и задохся. Дым как раз тёмные углы любит, от огня и света прячется, как мы порой от мамок, что нас породили.
В висках шумело, мысли не могли удержаться, опадали слипшимися комками. Нет больше... братьев, сестёр? Они замёрзнут, сегодня подморозило. Рука скользнула в шифоньер, выхватила что-то тяжёлое, бросил резкие быстрые слова:
- Надевай это!
- Это женское, - малыш, которого он спас от пожара, надул губы.
- Хочешь пипиську отморозить? - он не умел говорить с детьми, голос его был слишком стар, - тебя ни одна девочка не полюбит.
Любили ли его и с пиписькой? Он не знал. В ожидании пожарных он и уже потом, когда один с едва тлеющей улыбкой на лице похлопал его по плечу, думал, что никогда, в сущности, не понимал, чего от него хотели.
Человек десять снимали пожар на телефоны. Никто не двинулся к ним на помощь, собираем лайки и репосты, попадаем в топы просмотров. "Оторвите глаза от экранов, сволочи!" - хотел крикнуть он, но голос его сгорел, звуки обугливающимися головёшками падали в снег.
- Вы отказываетесь от госпитализации? - а потом тихий шепоток, - подпишите, что отказываетесь, а то я вижу, с вами всё в порядке, а вести вас некуда, у нас одну больницу закрыли на карантин, а вторая на ремонте.
Он не глядя поставил коряжку на пожелтевшем листке. Надо возвращаться, может, литгузюкам будет интересно послушать, как он горел. Хотелось попрощаться с девчонкой и сорванцом, но их уже увезли. Так и погрузили в скорую, одетых в огромные родительские пальто.
Поют что ли? Или это уже у него в голове полетели гуси, клювастые, гордые, зовущие за собой. Га-га-га, мы будем лететь над Кемерово, сбросить пёрушко кому на память? Передать, любе моей, пусть оборачивается лебёдушкой и догоняет нас.
Нет, не показалось, шумное гагаканье схлынуло, Сторис услышал церковный хор. Остановился, прислушался. Голоса ускользали, слухом своим он не мог за ними угнаться. Среди девочек он выделил одну с серо-голубыми глазами. Юлька. Она вдохновенно пела, никого не видя и не замечая перед собой. Почему она не рассказывала, что детство её прошло здесь? Не хотела быть похожей на Гудалова или мечтала сохранить в памяти не выгоревшие обрубки, а зелёный город её детства? Теперь ведь и не спросишь.
Лысый холм спускался, приближаясь к нему. Боль пронзила его ступни. Видно на сегодня я находился, надо присесть. Глаза искали скамейку. Здесь несколько вечеров Самолётов устраивал свои разборы, не на голой поляне же они сидели. Лавка должна быть не на центральной аллее, а чуть в стороне. Тогда и местные алкаши мешать не будут, и мамочки не скажут, что кто-то мешает им с их любимыми детками нормально дышать воздухом.
На скамейке, прижатая камнем лежала стопка рукописей, а рядом забытая Гришкина фляжка. Неужели Стуков здесь не был? Или он думает, что к вечеру Самолётов вернётся сюда?
Поднял глаза, а вечер уже был в нём и вокруг, время пролетело быстро. "А как же обсуждение? - подумалось ему, - надо поспевать в библиотеку, а то Паратов будет сердиться". Ему не хотелось думать, что время снова устроило поскакушки, что дети, которых он спас, были уже не отсюда. Сейчас я прочитаю вам главу из романа, однако он уже не помнил, о чём там писал. Вроде Сторис признаётся кому-то в любви, а может, и не признаётся.
- Чё, заблудился? - девчонка, вроде знакомая, возвышалась над его памятью. Он бы решил, что она одна из литгузюков, но ей было лет тринадцать, таких не берут в космонавты, - вздохнув, напел бы мастер Герыч.
- Как звать? - очнулся он, оглядел скамейку рядом, но на ней ничего не было, вероятно он оставил рукописи Самолётова позади.
- Наташа, - бойко ответила пигалица. Где он мог её видеть раньше? Может, она махала флагом на протесте возле Альфа-канала?
- Что ж ты Ната ночами одна по улицам разгуливаешь, - в лучших традициях Людочки начал Сторис, - тут ходят всякие извращенцы, девочек снимают. Хей, Кити! - кричат, в имени вашем отказывают.
- А если идти некуда, - с вызовом ответила девчонка, - ты меня что ли к себе позовёшь?
- А что? И позову, - запинающиеся слова убегали за ней. Звать её было некуда, но он надеялся, что она образумится и пойдёт ночевать к подруге. Её дешёвые духи сушили душу, хотелось кашлять, но он боялся, что опять покажется кровь, и Джейсон, как идиот, посмотрит на неё с экрана, чтоб потом вытереть о белую стену. Да, мой любимый актёр, это точно не томатная паста.