Постепенно общая беседа сломалась, прошлогодний коньяк, объединяющий всех, был выпит. В тёмном углу Людочка завалил бабу, они откровенно сосались, остальные словно и не замечали их, жались к чужим огонькам воспоминаний и обсуждали руководителей.
- А вот Генова...
- Нина Михална! Ох и строгая, никому спуску не даст.
- Поговаривают, она болгарка, - промямлил из-под кровати Сухарь, выбравший в этом году её семинар.
- Ну, Пушкин тоже был с острова Африка, - отозвался Шустов, нагнувшись к Сухарю и дунув ему на нос, - это ему рулить литературой не мешало.
- Это ничего, - рассудительно произнёс Стуков, прихлёбывая пиво, телефон его аккуратно заряжался, не было причин беспокоиться. - На каждую Генову найдётся своя Гичева.
- Ги-ги-ги! - сразу же подхватил чернявый парнишка, меньше Мики, но с такими же запавшими глазами, в которых сразу и не разглядишь что запрятано радость или отчаяние.
- Ага, - улыбнулся Стуков, шуршащие губы его вытянулись в трубочку, - вот и наш Долбанутый голос подал.
- Я не долбанутый, - обиделся паренёк, - я жизнерадостный.
- Глядите на него! - фыркнул Коля, благодаря чему выржал из себя последний глоток пива. Слюна попала и на щеку Сториса, тому осталось лишь самому глотнуть пива, чтобы хоть так очиститься от грязи. - Он жизнерадостный, поняли все? И теперь кто только посмеет только подумать о том, что он Долбанутый, будет гореть в пламени его Жизнерадостного ада. Кто он, Тварьковский?
- Жи-жизнерадостный, - икнул паренёк, но желудок не выдержал выпитого, только что принятый коньяк растёкся по подушке.
- Пра-авильно, - закивал Бессмертный, - эх, хороший был коньяк! Что ж тебя в твоей школе, скотина, бабы пить не научили? Ща бы тут нам мастер-классы показывал, добавушки просил.
Коньяк держался в нём, горел горьким огнём, чёрт, его сейчас вырвет на соседний ряд, вот это будет интересное кино.
- А кто это у нас такой здоровый? Двойную плату за вход будем брать, - в Каракозе проснулся борзописец, он ощупывал всех незнакомых ему участников сбора, глаза его будто дышали тонкими, посеребрёнными ресничками, стремились заползти в душу каждого.
- Кульбако, - пробубнил рослый пухлогубый парень.
- Кули-гули, - сразу же окрестил его Жизнерадостный, вывалив синий язык, сощурив круглые птичьи глаза.
- Я привёз с собой соль. Из нашего озера Эбейты, - развернул узелок Кульбако, - говорят, ей можно тут еду солить.
- У каждого здесь своя соль. Авторская, - зашевелил ноздрями Самолётов, - это как бумага, как слог, как наполненные белизной рифмы. И вроде всё одно, а вдохнули по-разному, и каждый улетел на свою планету. А всё потому, что дышать одинаково мы пока не умеем.
- Кто это Кульбаку не знает? - Шустов что бы ни пил, становился только трезвее, вороний глаз его косился в сторону Каракоза, - это же наш камрад, проверенный, чоткий, был с нами ещё в четырнадцатом году на Гичевском семинаре. Помнишь, Бессмертный, ты голым ещё бегал по пансионату? А ты, Самолётов, Нине Михалне жениться предлагал. Кого тогда не было с нами, пусть не вякает.
- Ты ещё здесь назови такое имя как Иван Кузьмич Мягонький, - Самолётов достал из походной сумки фляжку, приложился к ней, передал Харлампию, - рот разинут и на тебя как на идиота посмотрят.
- Мягонький? А кто такой? - Каракоз закашлялся, дым повалил из него, словно горели все его внутренности, лезли наружу палёные слова. Сигарета пряталась между бородавчатых пальцев, делиться ни с кем он не хотел. "Внутренний мир горит, - подумалось Сторису, - ещё немного, и кроме перегоревших воспоминаний в нас уже ничего не останется".
- Мягонького здесь меньше любят, - пробурчал Жиолковский, горло его дёрнулось, будто кусок картофеля скользнул-таки в пищевод, - критиков у нас и всегда было не скажу чтоб много, а этот год смотрю в семинаре три калеки. Ах где бы понюхать картошки на сале. Боюсь, что скоро нигде.
- Поведай, Жи, - почесал намечающуюся бороду Самолётов, - с чем приехал на этот раз?
- Критика бабуина, - охотно рассказал Жи, бросая суховатые слежавшиеся слова, - его довели до того, что он способен издавать лишь самые примитивные звуки. Если текст нравится ему, он издаёт звук Еее! А если не нравится Иии! Так вот бабуин без занудствований и лишних звукоподражаний критикует несколько текстов современных авторов.
- Как у него терпения хватило, - не поверил Шустов, почёсываясь, вопросы блохами падали на скользкий пол, - мне самого себя читать скучно, не веришь, что такая муть в голову могла прийти.
Сколько они будут показывать это сборище? Он сросся с креслом и вспоминал, вспоминал. Похоже, зрителям надоела эта болтовня, и они сами стали переговариваться, шурша случайными скомканными фразами, чесались, словно Шустов, ища словесных блох.
- Голоскоков! Наш Трофим Лукич! Никому его не отдадим! - визжали девочки у двери в туалет.
- Да кому он нужен, - буркнул Бессмертный, - соситесь с ним, оды ему сочиняйте. Да только он никого продвигать не будет, печатать тоже, ленивый он, ему сейчас самого себя держать на плаву сложно. Забухал вот зимой, так жена его выгнала, он у меня пару ночей кантовался, всю бормотуху выдул. Просил потом за него похлопотать, будто я Боцман или Бульбулязкин, так пришлось даже к его жене ехать, уверять, что кризис пройден.
- Герыч Станислав Палыч! - это с подоконника, откуда можно было углядеть просыпающийся после зимы парк, скованную чёрным льдом реку и древние двухэтажные дома Гориславля родом из девятнадцатого века.
- А вы знаете, что его брать не хотели? За то, что он к девочкам приставал? Боцман настоял, - Бессмертный находил едкий комментарий к каждому руководителю, - близкий друг, все дела. Тот покаялся вроде, клялся, что больше не будет, что бес в ребре застрял. Только вы Герыча-то любите, но держите двери ваших номеров закрытыми на всякий пожарный.