— Да, несколько раз, во время революционной неразберихи, да и потом, она очень выручила Михаила Филипповича… ну, и всех нас, признаться. Всю нашу семью… — Адвокат поднял рюмку. — Ваше здоровье!
— Благодарю.
Собеседники выпили, и московский гость одобрительно покачал головой. Недавнее введение государственной монополии на торговлю водкой и появление казенной «рыковки», названной так народом в честь председателя Совнаркома, не оказало особенного влияния на качество этого национального продукта. Зато в «Дононе» посетителям и сейчас подавали настоящий «шустовский» коньяк довоенного разлива.
— Скажите, Федор Акимович, это правда, что куранты Петропавловского собора теперь играют в полдень Интернационал?
— Совершенно верно. Завтра сами сможете убедиться. Вы где остановились?
— В гостинице «Англетер».
— Печальное место, — кивнул адвокат. — Оттуда прекрасно услышите…
Мимо пальмы и столика, за которым беседовали Виктор Шкловский и адвокат, в сопровождении метрдотеля неторопливо прошел к выходу лысый мужчина из «новых» в расстегнутой шубе. Это было не совсем прилично и совсем не по сезону, однако правила ресторанного этикета неизбежно сдавали позиции под влиянием времени.
Между прочим, у Федора Акимовича тоже когда-то имелась такая вот шуба. Впрочем, на сегодняшнем посетителе ресторана вполне могла быть как раз и она — та самая, адвокатская. Нет, его не ограбили в подворотне или на улице уголовники. И не забрали при обыске представители власти трудящихся. Профессиональный юрист, оказавшийся не у дел, лично выменял ее на муку в восемнадцатом, чтобы хоть как-то свести концы с концами.
Однако все это уже осталось в прошлом.
Виктор Шкловский не так уж и давно возвратился в Советскую Россию, поэтому после холодных закусок речь зашла о знакомых и бывших коллегах Федора Акимовича, волей судьбы оказавшихся в эмиграции[2].
— В Германии по издательским вопросам я довольно часто встречался с господином Гессеном, который до революции состоял в Санкт-Петербурге присяжным поверенным.
— Прекрасно помню его, — подтвердил адвокат.
— Он меня познакомил с Гершуни, который тоже когда-то был вашим коллегой.
— С Борисом Львовичем?
— Совершенно верно. — Шкловский поискал глазами пепельницу. — Вы не курите?
— Нет, но нисколько не возражаю.
— А на обратном пути, уже в Латвии, я встречался с президентом Латвийской Республики. Как оказалось, господин Вольдемар Замнуэль был присяжным поверенным Санкт-Петербургского судебного округа. И спикер латвийского Сейма некто Весман тоже поработал в Петербурге у кого-то помощником присяжного поверенного. Не припоминаете?
— Нет, не припоминаю такого.
— Но вы слышали, разумеется, что Борис Львович Гершуни теперь возглавляет Союз русской присяжной адвокатуры в Германии и Комитет русских юристов за границей? Они там создали консультацию для беженцев при Лиге Наций, организовали кассу взаимопомощи присяжных поверенных и даже Русский третейский суд. Хотя со стороны немцев тоже не обходится без определенной дискриминации — понятное дело, конкуренты местным адвокатам не нужны.
— Помилуйте, откуда же я мог это услышать? Я с тринадцатого года не выезжал за границу, и у меня нет там никаких связей.
Шкловский, кажется, нисколько не смутился прохладными нотками в голосе адвоката:
— Ну, об этом недавно писали в советских газетах.
Федор Акимович полагал себя человеком осмотрительным, а репутация у собеседника была неоднозначная — точнее, совершенно однозначная, так что об откровенном разговоре между ними не могло быть и речи. Поэтому он ничего не ответил, промокнул рот салфеткой и предложил:
— Давайте к делу. Вы ведь приехали по поручению Софьи Андреевны?
— Совершенно верно. Она попросила меня обратиться к вам с новой просьбой.
Федор Акимович уже достаточно давно представлял интересы внучки Льва Николаевича Толстого, которая несколько лет назад вышла замуж за поэта Сергея Есенина и похоронила его в прошлом году. Являясь искренним и давним почитателем есенинского дара, Федор Акимович очень ценил то, что делала вдова по сбору, систематизации и изданию литературного наследия покойного мужа. И не он один — квартиру в Померанцевом переулке постоянно посещали теперь представители московской творческой интеллигенции. Особенно после того, как Софья Андреевна приняла участие в открытии Есенинского уголка при Доме Герцена, а затем стала работать главным хранителем фондов трагически ушедшего поэта в Литературном музее Всероссийского Союза писателей.
2
По некоторым оценкам, после 1917 года в эмиграции оказались от 1500 до 2000 присяжных поверенных, то есть приблизительно 15 % всех дореволюционных адвокатов.