Летят нетопыри...
Теперь-то я знал, что ребенок, попавший в джунгли, не вырастет человеком, хотя биологически и останется им. А в детстве мне казалось, что только там, в лесу, можно жить по-настоящему, что в нем - подлинная свобода. Поэтому, наверное, я, горожанин, всю жизнь так любил лес. Лес, братство человека, зверей, всей природы. И сейчас, когда я трогал кору яблоньки, гладил траву и глядел на звезды и на летучую мышь, я понял вдруг, какой выход есть для моей боли, моей скорби о Нанике и о любви. Не надо было ни пить, ни искать приятелей и плакаться. Нужно было снова попытаться найти тот общий язык со всем, что окружало меня, который я в детстве знал - или думал, что знаю, - и забыл впоследствии, когда стал воспринимать природу как декорацию или условие рациональной жизни. Надо было окунуться в природу, нырнуть в нее, погрузиться - может быть, даже раствориться, и оставаться в ней до тех пор, пока она не вымоет из меня все лишнее, чего немало накопилось за прожитые десятилетия и из-за чего, быть может, Наника и сказала о своем разочаровании.
Это было уже почти готовое решение. Окунуться, нырнуть, погрузиться, раствориться (и немедленно, ждать я не мог) - слова, словно специально подобранные, сами указывали адресата.
Мы зародились в воде и вышли из нее. Мы - жизнь. Мы состоим из воды и еще малости чего-то. Окунуться в лес можно, но это - ощущение более психологическое, чем физическое. Все равно мы остаемся в привычной среде, только чуть иными становятся шумы и запахи. Окунуться в воду - совсем иное. Иная сущность обнимает тебя со всех сторон, словно мать, к которой ты наконец вернулся - а она терпеливо ждала... Недаром я всегда любил плавать, боязнь воды казалась мне неестественной, утонуть - невозможным: не может ведь мать пожелать зла одному из чад своих. И вот я решительно прошагал к калитке, отворил и захлопнул ее за собой.
В сентябре большинство дачников уже разъезжается: дети идут в школу, а дача на три четверти - для детей. И я шел по безмолвной улице пустого, темного поселка, а впереди, метрах в трехстах, рисовалась темная гряда ольшаника, обозначавшая берег. Я пошел напрямик, полем, сокращая путь, раз и другой пересек дорогу, вышел на прибрежную полянку и нырнул в кустарник, сразу же нащупав знакомую тропинку. Она бежала вдоль реки, по самой кромке, вдоль невысокого - метра в два-три - обрыва. Надо было только отводить от лица невидимые во мгле ветви. Минут пять я пробирался, пока не вышел наконец на любимое место: тут летом мы купались с сыном. Быстро разделся и ступил в прохладную, но для обитателя Прибалтики вполне еще приемлемую воду.
Гауя - река мелкая, но стремительная и с причудами. В ней тонут, бывает. Но я-то знал, что не утону. Мы с рекой были одной крови, она и я. Поэтому, пройдя метров десять по щиколотку в воде и добравшись до места, где дно стало понемногу опускаться, я просто лег на воду и отдался стремительному потоку, выставив руки вперед, чтобы не шарахнуться головой о какую-нибудь корягу, каких в этой реке множество.
Не шевеля ни пальцем, я летел вперед со скоростью академического скифа - такое уж тут течение. Назад придется возвращаться бегом вдоль берега: против течения не выгребешь.
Так я подумал и ощутил холодок: как-никак, был сентябрь, а Гауя и в июле - не из теплых рек. И тут меня охватил азарт: что значит - не выгребешь? А если постараться? Согреться все равно нужно было.
Я повернулся головой против течения и пошел брассом на два гребка. И наконец-то почувствовал состояние растворенности в реке, единства с нею, со всей природой, со всем мирозданием и со звездами, что все так же, наверное, светили наверху, но теперь уже не они, а вода ласкала меня. Я плыл и плыл, и хотелось плыть так всегда, я был невесом, руки и ноги работали ритмично, усталость еще не пришла, и можно было помечтать о возможности плыть вот так - где-нибудь в теплых морях, что ли...
Даже не знаю: продвинулся ли я против течения, держался ли на месте или меня все-таки сносило. Думаю, что не сносило: плавал я хорошо. И вот я в очередной раз вдохнул воздух, и лицо снова ушло в воду, - но ноги не сделали гребка, и руки не вышли вперед, как им полагалось...
Так и не знаю, что произошло тогда: сердце ли, конвульсия, просто ли не захотелось возвращаться домой из этого мира, где я был один и не было того второго меня, от которого я так хотел сегодня отделаться, - или же "частый гребень" именно в этот миг нащупал меня, стрелки на далеком пульте показали величину индекса, кто-то кивнул - и мои руки и ноги остановились.
Так и не знаю, были ли яркие огни, которые я увидел, когда вдохнул воду и понял, что тону, когда хотел крикнуть "Нани!.." и не смог, когда сообразил вдруг: надо было звонить еще раз, два раза, сто раз, потому что не сегодня-завтра девушка двадцати с небольшим лет поняла бы, что нельзя рубить голову, даже не выслушав обвиняемого, - не знаю, были ли эти яркие огни реальностью, той другой, вернее - этой другой реальностью, или так и должно быть, когда тонешь. Может быть, и то, и другое, но в операционном зале "частого гребня" я больше никогда не был - нам и не полагается бывать там. Похороны свои я видел в записи. Биоробот был очень похож на меня, насколько можно быть похожим на себя, если тебя находят на второй день черт знает где и ты успел уже стать кадровым утопленником.
Я пытался разглядеть, была ли Наника на похоронах. Народу было средне не много и не мало, но запись хронисты сделали довольно скверную, да и то все общим планом. Только того, другого меня, от которого я так хотел отделаться, мне показали крупно, чтобы у меня не оставалось сомнений.
Я все-таки думаю, что она была там. Что ей, в конце концов, стоило прийти? Ее там никто не знал, да и вообще между нами ничего не было. Кроме, разве что, любви. И то лишь с моей стороны.
2
Запись информ-конференции руководителя программы "Зонд". (Земля, Центр космических программ):
"Руководитель программы: Текст заявления вам роздан. Но мы знаем, что у людей, интересующихся нашими проблемами, обычно возникают дополнительные вопросы; я постараюсь на них ответить - в пределах моих возможностей, разумеется.
Представитель "Глобинформа": Вопросов великое множество.
Руководитель: Верю, что это не гипербола, хотя в заявлении мы старались изложить все достаточно ясно. Итак, я вас слушаю.
"Глобинформ": Нам кажется, что задача экспедиции обрисована чересчур расплывчато. Хотелось бы несколько большей четкости.