Трудно объяснимое ощущение это было таким сильным, что мне вдруг стало смешно от того, что я крадусь тут на цыпочках, словно вернувшись домой после криминального недельного отсутствия. И я кашлянул, чтобы предупредить того, кто должен был находиться в комнате, чтобы не испугать его своим внезапным появлением. Потом я подошел к двери и отворил ее.
Я отворил и вошел, и мне стало не по себе. Потому что те, что я только что представил себе в прихожей, пока глаза привыкали к темноте, на самом деле могло существовать только в моем воображении, и я это отлично знал, и был внутренне готов к тому, что на самом деле увижу нечто совершенно другое. И тем больше было мое изумление, даже не изумление, может быть, но чувство, весьма похожее на страх, когда я пригляделся и увидел, что воображение мое на этот раз словно бы смотрело сквозь стену и видело то, что находилось в этом помещении.
Потому что здесь и на самом деле был стол. И стулья. И что-то висело на стене. Телевизора, правда, не было, и никто не сидел перед ним. Но был диван. И кто-то лежал на диване и спал, и если прислушаться, можно было уловить едва заметное легкое, размеренное дыхание. Перед диваном лежал коврик, и то, что стояло на нем, до смешного напоминало наши земные домашние туфли без задников, а размер их был таков, что можно было без колебаний сказать, что на диване спит женщина - впрочем, и дыхание говорило о том же.
Я постоял, глядя на нее, укрытую одноцветным одеяльцем - в полумраке я не мог разобрать, какого оно было цвета. Я смотрел на нее не настойчиво, чтобы она не ощутила во сне моего взгляда я не проснулась (я не хотел будить ее, хватало уже и того, что я вломился без спроса). Под влиянием какого-то трудно объяснимого, а может быть, и вообще необъяснимого порыва я вместо того, чтобы, удовлетворившись результатами разведки, тихо выйти, вернуться к Шувалову и вместе с ним пораскинуть мозгами над тем, что же делать дальше, - вместо этого я подошел к окну, - ступая смело, хотя и не очень шумно, раздвинул плотные занавеси, - утро хлынуло в комнату, - и, повернувшись к той, что спала на диване, сказал весело и ласково:
- Ну, сонюшка, пора вставать!
Я сказал это; я забыл, начисто забыл, что нахожусь на незнакомой планете незнакомой звездной системы, за много световых лет от Земли, где эти слова в подобной обстановке, может быть, и оказались бы уместными. Я забыл, что немногие вещи способны так встревожить человека, как неожиданно раздавшиеся рядом звуки чужого языка - даже при условии, что моя речь будет воспринята ею именно как язык, а не как, скажем, собачий лай; я забыл и сказал это.
Женщина лежала лицом к стене; сейчас она потерлась щекой о подушку, о теплую, мягкую, уютную подушку (представилось мне), и сонным голосом пробормотала:
- Сейчас, сейчас... еще пять минут...
- Ну... - начал было я и вдруг подавился собственными словами.
Она сказала. Сейчас. И я услышал и понял это. А она, значит, за миг до того услышала и поняла меня!
Я не спал и не был пьян - в нынешней эпохе я успел забыть, как это бывает. И я был здоров, не бредил и не галлюцинировал.
Может быть, я попал в ловушку? Может быть, все эти дома - капканы для легковерных пришельцев из космоса, - устройства, которые в темной прихожей анализируют наши мысли и воспоминания, а в комнате показывают нам то, что мы хотели бы видеть и слышать, и тем самым усыпляют нашу бдительность, чтобы потом разделаться с нами, как это в мое время описывалось у Брэдбери и других?
Что еще можно было тут подумать?
Может быть, и можно было, но я просто не успел. Женщина глубоко вздохнула, повернулась ко мне и открыла глаза. Она увидела меня, и я увидел ее. Увидел и сказал:
- Наника?
- Наника! - сказал я. - Это ты?
Я мог бы и не спрашивать. Потому что совершенно ясно видел, что это была она. Если бы у нее была, допустим, сестра-близнец, я бы не спутал их, я уверен. Но здесь была она сама, и никто другой.
Она находилась еще где-то во сне и медленно возвращалась оттуда. Глаза ее смотрели на меня, но сначала не видели. И вот увидели, я понял: она тихо вскрикнула и закрылась одеялом.
- Не бойся, - сказал я. - Это ведь я. Ты забыла? Просто я.
- Кто ты? - боязливо спросила она.
Голос был тоже ее, Наники; хотя, конечно, кто может поручиться за то, что память через столько лет проносит образы и звуки неискаженными? Во всяком случае, память не дала мне никаких оснований сказать" что это - не ее голос.
- Я - Уль...
- Кто ты? Откуда? - Голос ее окреп, она огляделась. - Зачем ты тут? За мной?
- Да, - сказал я. - Конечно, за тобой. Далеко же мне пришлось забраться, чтобы наконец снова найти тебя!
- Тебя послали они?
Я пожал плечами:
- Кто "они", Нани?
Она моргнула.
- Я не Нани... Наверное, ты ищешь другую, не меня.
- Нет, - сказал я. - Других не было. А если и было что-то, не стоит вспоминать. И потом, разве я был виноват в том, что случилось? Но знаешь, давай поговорим об этом в другой раз.
Она смотрела на меня и, кажется, ничего не понимала. Она все еще полулежала, закрываясь одеялом.
- Одевайся, - сказал я. - Я отвернусь.
- Ты не мог бы выйти? - спросила она. - Я не убегу.
Я подумал.
- Нет, - ответил я потом. - А вдруг убежишь? Или опять выкинешь что-нибудь такое, как в тот раз? После таких вещей трудно остаться в живых. Очень трудно. Я не выйду. Просто отвернусь. Одевайся.
Я и вправду отвернулся и подошел к окну. Оно выходило в сторону улицы, и там, по ту сторону забора, должен был стоять Шувалов. Однако его не было. Не дождался, подумал я. Ушел бродить по городу, неугомонный старик... Я подумал об этом равнодушно, потому что сейчас это не имело ровно никакого значения.
В эти минуты мне было все равно. Совершенно не играло речи, что мы находились близ звезды, которую в любой момент могло разнести, как котел с неисправным предохранительным клапаном, как ядерный реактор, вышедший из-под контроля; ничего не значило то, что миллиардам людей на Земле и во всей Солнечной системе и всем людям на этой планете, сколько бы их тут ни было, угрожала смертельная опасность; пустяком было - что мой товарищ куда-то исчез - может быть, вернулся к катеру, а то взял и провалился в колодец или мало ли куда, - все это не стоило больше ни копейки. Потому что рядом была она.