— Однажды я уже погиб, — сказал грек. — И я тут.
— Уве-Йорген?
— Я рыцарь, — ответил тот. — У меня может быть только один ответ, профессор. Но мне хотелось бы слышать мнение нашего капитана.
— В молодости, — сказал Ульдемир, не обидевшись за некоторое нарушение этикета, — я прочитал у одного писателя хорошие слова: что бы ни случилось, всегда держите в лоб урагану.
Уве-Йорген удовлетворенно кивнул.
Несколько секунд продолжалось молчание. Потом Шувалов поднял голову.
— Капитан, в таком случае прикажите начать монтаж установки. Сейчас же, а не тогда, когда предполагалось.
Гибкая Рука резко повернул голову:
— Еще до торможения? Опасно, профессор! При перегрузках…
Шувалов покачал головой.
— Понял! — воскликнул Уве-Йорген. — Перегрузок не будет, не так ли? Атакуем с ходу?
— Так будет лучше, — сказал Шувалов. — Если мы сохраним теперешнюю скорость, выбросы могут и не зацепить нас. Если только вы обеспечите точность наведения при движении по касательной.
— Чему-то ведь мы все же научились, — сказал Питек.
— Разговоры! — сказал капитан Ульдемир. — Приступить к монтажу! Хвалиться будем потом.
Ощущение опасности, как ни странно, придало людям бодрости. И в первую очередь — экипажу: опасность — это было что-то из прошлого, из молодости, из той жизни, которую они (каждый про себя) считали единственной настоящей. Для ученых чувство непрерывной угрозы явилось чем-то совершенно новым: переживать такое им не приходилось. В первые дни непривычное ощущение их тяготило; потом, неожиданно для самих себя, они нашли в нем какой-то вкус. Им стало казаться, что новая жизнь, жизнь в опасности, отличалась от прежней, спокойной, как морская вода от водопроводной: у нее был резкий вкус и тонкий, бодрящий запах, заставлявший дышать глубоко и ощущать каждый вдох как значительное и радостное событие.
Вряд ли ученые признавались даже самим себе в том, что такое отношение к жизни возникло у них под влиянием шестерых человек из других эпох, — людей, относившихся к жизни именно так.
Работали быстро, даже с каким-то ожесточением. На звезду Даль поглядывали теперь с опаской. Красивое светило оказалось коварным. Хотелось поскорее сделать все и оказаться подальше от него — если удастся.
Но с тем большим усердием велось наблюдение за светилом.
— Ну как она там сегодня, Питек?
— Нормально, Уль. Звезда как звезда. Пахнет медом. Ты когда-нибудь ел мед?
— Не меньше твоего. Но при чем тут звезда?
— Желтая, как мед. Хочется зачерпнуть. И еще что-то было, что мне напомнило. Погоди, дай подумать… Да! Пчела!
— С тобой не соскучишься. Еще и пчела?
— Она ползла. Понимаешь: мед, и по нему ползет пчела. Медленно-медленно…
— Прямо идиллия. А цветочков там не было по соседству?
— Извини. Цветов не было. Только пчела.
— Наверное, пятно, — сказал капитан Ульдемир. — На звездах, как тебе известно, бывают пятна.
— Мы это давно знали. У нас были люди, что глядели на солнце, не щуря глаз.
— Дай-ка, я тоже взгляну — через фильтры, конечно…
Ульдемир смотрел на звезду Даль. Медового цвета, приглушенная светофильтром звезда цвела одинокой громадной кувшинкой на черной воде, не имеющей берегов. Пятен на звезде не было.
— Наверное, ушло на ту сторону. Большое было пятно?
— Нет, не очень. Я думаю, среднее.
Ульдемир помолчал.
— Ладно, закончим работу — посмотрим снимки. Наблюдай.
— Будь спокоен, Уль.
Катер вплыл в эллинг. Створки сошлись, зашипел воздух. Капитан Ульдемир снял перчатки и откинулся на спинку сиденья. Шувалов сказал:
— Благодарю вас, капитан. Работа сделана, я бы сказал, блестяще. Откровенно говоря, я даже не ожидал…
— По-моему, — сказал Ульдемир, — все в порядке.
— Должен сказать, — проговорил Аверов сзади, — что снаружи, из пространства, все это выглядит весьма внушительно. Я раньше как-то не представлял… Да, просто устрашающе. Будь я жителем звезды Даль, то испугался бы, честное слово.
— К счастью, на звездах не живут.
— А эмиттер смотрится просто красиво. Я получил просто-таки эстетическое наслаждение… Итак, можно считать, что у нас все готово? Коллега Аверов?
— Да.
— Капитан?
— Батареи заряжены полностью. Можно начинать отсчет.
— Сначала пусть все отдохнут как следует. Чтобы в решающий момент ни у кого не дрогнула рука. Начнем через четыре часа.
…Осталось четыре часа, и делать было совершенно нечего. Еще раз пройти по постам, постоять у механизмов, послушать, как журчат накопители, как едва слышно гудят батареи, почувствовать, как пахнет нагретый металл… Что еще? Лечь? Уснуть не уснешь, и, чего доброго, еще нагрянут воспоминания… Сад памяти? Расслабит.