— Полагаю, почтеннейшие, что единственным выходом будет отправить храбрых воинов Абны в поход, — усмехнулся начальник тайной стражи.
И, поймав набухающий кровью взгляд аль-Хайджи, продолжил:
— И наших храбрых таглибитов тоже. Взятая в походе добыча усмирит гнев и смягчит души.
— В поход под чьим началом, о Абу Али? — мягко спросил его Фадл ибн Раби.
— В этом собрании сидят люди знатнее и могущественнее ничтожного слуги престола, им пристало говорить первыми, — понурил голову старый хитрец.
Аль-Мамун хмыкнул и повернулся к брату. Аль-Амин кивнул — говори, мол, что думаешь.
И тот сказал:
— Лишь Всевышнему открыто будущее, и лишь Судия ведет счет нашим ошибкам и промахам. Я же полагаю, что одолеть карматов мы сможем лишь с помощью нерегиля халифа Аммара.
За спиной Абдаллаха Иса ибн Махан тонко улыбнулся и легонько кивнул аль-Амину — мол, я же говорил. Они хотят его будить — несмотря на крики и уговоры госпожи Мараджил.
Халиф покивал — и аль-Мамуну, и начальнику тайной стражи. Понял, мол.
Со стороны шатра, в котором сидели женщины, не донеслось ни звука. Вот так всегда — когда ты нужна больше всего, матушка, ты молчишь. Решай, мол, сам, Мухаммад, ты уже мужчина и можешь обойтись без опеки матери. И Мараджил молчит — хотя давеча, ему донесли, орала на сына так, что пальмы осыпались…
Главный вазир и Бакр сидели, не шевелясь и опустив глаза, — сыны шакалов, сами говорили про нерегиля то же самое, а сейчас ни гу-гу. Пройдохи, знают, что он припомнит потом всем, кто его послал в этот город джиннов, потому и молчат.
Абдаллах сидел на подушках очень прямо и спокойно смотрел брату в лицо.
Аль-Амин обернулся к бедуину:
— А ты что думаешь, о Абу-аль-Хайджа?
Тот выпятил грудь:
— О повелитель! Мы защищаем границы халифата от неверных сумеречников из Лаона! Аль-самийа — хорошие воины, но мы, таглиб, не раз наносили им поражение и ставили на колени, словно верблюдов! Зачем тебе воин из племени тех, кого мои храбрецы приводили в свой стан с веревкой на шее? Неужто мы, потомки тех, кто сражался рядом с Али — да благословит его Всевышний! — утратили твое доверие и твою милость? Приказывай — и мы сокрушим врага без помощи неверного язычника!
Аль-Амин лишь вздохнул. Он мог бы сказать — что ж ты еще не привел мне на веревке шейха карматов? Но хадис — он не помнил какой — гласил: воздерживайся от пустословия, и Всевышний воздаст тебе в день Суда.
Иса ибн Махан, не дожидаясь вопроса, склонился до земли в поклоне:
— О повелитель! Мы ждем твоего высочайшего слова и решения!
Аль-Амин обвел глазами собрание. Все, кроме Абдаллаха, прятали глаза.
Мухаммад обреченно вздохнул:
— Ну что ж, я все понял. Раз больше никто не в состоянии взвалить на себя эту ношу, это сделаю я. Я отправлюсь в страну джиннов, в Скалы Мухсина, чтобы отыскать и разбудить это… существо.
Присутствующие переглянулись и горестно кивнули. Воистину, лишь эмиру верующих под силу выйти в этот поход и вернуться из него победителем, ибо он есть хранитель аш-Шарийа перед лицом Всевышнего.
А аль-Амин про себя подумал: «И пусть Всевышний сделает так, чтобы вы, гиены и порождения гиен, перестали, наконец, грызться между собой и принялись грызться с этим Тариком, — и оставили бы меня, наконец, в покое».
Ну, а кроме того, наступало, наконец, время завтрака — и это служило ему единственным утешением.
дом в квартале аль-Шаркия,
ночь
Занавес отвели в сторону — ножнами джамбии. За тяжелой тканью обнаружился миловидный юноша в простом сером тюрбане и непримечательном халате.
Садун выхватил из-под войлочного ковра нож. Некоторое время они с незнакомцем молча смотрели друг на друга.
Легко шагнув через порог, юноша заткнул кинжал за кушак и белозубо усмехнулся:
— Что молчишь, глупый старик? Вели-ка принести нам чаю!
Садун ибн Айяш ахнул и простерся в почтительном поклоне:
— Госпожа!.. Живи десять тысяч лет!
Мараджил — а это, конечно же, была она — опустилась на ковер перед хозяином дома и махнула рабыне — заходи, мол. Невольница, как и госпожа, переоделась в мужское платье — тоже скромное и невзрачное. В такие рядились повесы из богатых домов, когда шли кутить в квартал проституток или в аль-Шаркию, славную винными лавками.
Садун коротко кивнул старому немому рабу — и тот мгновенно скрылся в направлении кухонь. Старик растирал хозяину снадобья — самого разного свойства. Поэтому Садун еще двадцать лет назад приказал отрезать невольнику язык. А в возмещение купил дом и двух рабынь. Раб был благодарен и предан — как одомашненная рысь.