О Всевышний, наставь меня.
Шшууу… Сыпалось где-то дальше, в черноте узкого хода.
Нет, надо идти. Надо идти.
Шаг. Мухаммад, делай шаг.
В конце концов, он пошел. Шаг. Еще шаг.
Словно что-то его толкнуло в спину — Мухаммад почти побежал, насколько это было вообще возможно, бежать между острых сколов и торчащих — то в бок, то в скулу — выступов.
Царапая плечи о каменные ребра, аль-Амин, наконец, вломился во что-то пустое и, по эху судя, просторное. И высокое, наверное.
Где-то в глубине черной пустоты гулко капала вода.
Это зал. «Зал маджлиса».
Поди ж ты, он вышел верно. Место.
Остро захотелось плюхнуться прямо на землю и то ли разрыдаться, то ли просто уткнуться лицом в колени и уснуть.
Дрожащие от усталости ноги подогнулись, и он сел прямо на холодный неровный камень.
Капала вода. Чпок — и эхо.
Глаза и впрямь слипались. Но он же не спал? Или спал?..
Нет. Нет. Отдыхать он будет потом. Надо идти. Вставай, Мухаммад. Надо идти. Туда. В темноту. Туда, где лежит… это.
Затекшие ноги плохо слушались. По левой икре побежали огненные искры, и аль-Амин тихонько зашипел.
И тут же сжал зубы, едва не прикусив язык. Тихо, тихо. Здесь же… спит.
Как здесь огромно. Черно и пусто. И где их эти «природные света»? Черным-черно. Только капли падают — чпок. И эхо… Где же… он?
«Ближе к дальней стене».
Угу. Только стены не видно. Темно, хоть глаз выколи.
Чпок. Капля падает. Ха-ха-ха — расходится эхо. Чпок. Шух-шух-шух — это он переминается с ноги на ногу.
Вытирая пот рукавом, он вдруг похолодел до того, что чуть не обмочился — сигила! Где она? Он ведь полз вниз, потом пер вперед, потом наверняка уснул здесь — и даже не удосужился ее проверить! Судорожно захлопав ладонями по груди, аль-Амин, чуть не плача от счастья, нащупал шнурок — шнурок натягивала тяжесть. Выудив в ладонь сигилу, он крепко сжал ее.
— Слава Всевышнему…
Глаза постепенно привыкали к здешнему получернильному сумраку. Чпок — ха-ха-ха… Чпок…
Потолок подземного зала терялся в глухой черной тьме. Туда лучше было не смотреть — потому как в голову сразу начинали лезть мысли о том, кто в этой непроглядной темноте мог… гнездиться. Зато пол оказался на удивление гладким, словно бы даже обтесанным.
У дальней стены действительно что-то размыто светлело.
Ну что ж… Идем вперед.
Шорох шагов растекался многократно повторенным шелестом. Шуршал под ногами то ли песок, то ли мелкий камень. Мухаммад не смотрел под ноги — все боялся оторвать взгляд от цели, смутно белеющего чего-то у дальней стены. Вдруг он посмотрит вниз, сморгнет, а оно — бац, и исчезнет.
Шур-шур-шур. Чпок — ха-ха-ха… Шур-шур-шур. Чпок…
Под ногами хрустнули камешки. Аль-Амина передернуло. А вдруг разбудит…
Тьфу ты, глупость какая… Он ведь за этим и пришел — будить. Но все равно, как-то боязно хрустеть и шуметь. Как в склепе, ей-ей…
Чпок — ха-ха-ха…
Опять под ногой скрип и хруст, что ж такое там такое лежит, хрустящее-то…
Пытаясь разглядеть то, что так хрустело на полу, он сделал следующие два шага вслепую. Ох, шайтан, хорошо, что шел, почему-то — видимо, недостаток света сказывался — вытянув руки. А то бы прям так и налетел, прямо на…
В общем, руками-то то он и уперся — в это. Заорав — и тут же прикусив язык — эхо плеснуло, как из кувшина — он тут же отдернул пальцы от чего-то мягкого и шершавого. И отпрыгнул прочь, не хуже тушканчика.
Шшайтан, как страшно…
Напряженно щурясь и переплетя пальцы — казалось, они так меньше дрожат — аль-Амин вытаращился в грязно-серый полумрак.
Чпок — ха-ха-ха…
Это действительно походило на надгробие.
Высокий — по пояс ему — плоский камень. А на нем, круглясь под длинным сереющим покровом, вытянулось тело.
Укрывавшая нерегиля с ног до головы ткань оказалась простой и толстой — прямо как саван. Плотные складки спускались до середины высоты… саркофага?
Аль-Амин поднес руку к тому месту, где, похоже, была голова. Дотронулся до ткани. И тут же отдернул руку, охваченный странным… отвращением? А что там будет? Вдруг разложившийся труп?
С верхней губы стекла капелька пота. Он ее слизнул языком.
Так, надо решаться. Что там писал старый астроном в своей книжке?
«Нет вещи среди вещей, при обращении с которой не существовало бы обычая и способа, и если преступит его стремящийся или будет неловок, следуя ему, его действия обратятся против него, и окажется труд его мучением, и усилия его — прахом, и старания его — излишними…»