— Вам нечего было бы бояться, если бы они открыто выступили против вас. Но для этого гамбуржцы слишком трусливы. Они замышляют нападение из-за угла.
— Но ради каких целей вы сочли нужным предупредить меня? Ведь вы сами находитесь на службе у гамбуржцев?
Вильмс Брауман низко поклонился, вероятно, с целью скрыть выражение своего лица от пронизывающих глаз короля виталийцев. Когда он опять поднял голову, на лице его было выражение скромности и услужливости.
— Адмирал, — начал он как бы колеблясь, и глаза его подстерегающе бегали по лицу Штертебекера, выглядывавшего из окна на морской простор. — Мое положение очень тяжелое. Я, конечно, слуга гамбургского сената, но на этом заброшенном посту я весь во власти виталийцев. Если они захотят что-нибудь сделать против меня, так я не сумею защититься.
— Вы живете там совершенно один в башне?
— Нет, адмирал, я имею помощника, с которым мы сменяемся в дежурстве.
— Есть у вас семья?
— Нет, адмирал.
— Вам нечего бояться виталийцев, вы нам тоже нужны.
— Я вам нужен, адмирал?
— Конечно. Вот маяк одинаково служит нам, как и другим кораблям. Вы делаете очень необдуманно, пытаясь войти с нами в сношения. Ведь вас могут выдать, ваш помощник, например.
— Адмирал, никто не будет таким негодяем, чтобы изменить другому, — ответил Брауман, изобразив на своем лице невинность и преданность.
— Ну, Брауман, то, что вы теперь делаете, тоже похоже на измену, — резко сказал Штертебекер. — Как вы думаете, что скажут на это гамбуржцы?
— Адмирал, я покорнейше прошу вас не судить меня слишком строго, — сказал негодяй. — Именно потому что я ненавижу измену, даже когда она исходит от моих кормильцев, я явился сюда. Сударь, я люблю вас, я уважаю вас еще больше, чем виталийцы уважают вас, поэтому я не могу быть спокоен, когда вам угрожает низкая измена, Сенат выслал против вас тайных убийц.
— Тайных убийц? Чорт возьми! Разве у Сената уже нет других средств, кроме яда и кинжала?
— Вы видите, благородный адмирал! Разве может быть спокойно сердце честного человека, когда он слышит о таких позорных деяниях? И разве это неблагородно — предупредить такого великодушного героя, как вы, от укусов змеи?
— Действительно; вы правы, Брауман, — сказал Штертебекер и протянул свою руку этому иуде, который пожал ее с подобострастной миной.
— Я хочу спасти вас, адмирал. Но я действую не самостоятельно, а по поручению человека, обязанного вам своей жизнью и состоянием, по поручению молодого графа фон Ритцебютеля.
— Реймарс? — обрадованно крикнул Штертебекер. — Он тоже знает о позорном плане гамбуржцев?
— Да, он знает еще больше, чем я. Его родственники из Гамбурга сообщили ему все подробности этого мерзкого решения. Граф Реймар просил меня передать вам, чтобы вы встретились с ним на маяке в Нейверке, там он сообщит вам все подробности.
— В Нейверне? — изумленно выговорил Штертебекер, однако без всяких подозрений. Подозрительность была противна его открытой душе и неиспорченному характеру, так что у него даже не явилась мысль о возможности обмана.
— Это странно, — бормотал он про себя. — Молодой граф никогда не вел себя так таинственно, он всегда открыто и бесстрашно встречался со мной.
Брауман слышал эти слова, собственно не относившиеся к нему, и ответил с миной святоши.
— Удивительно ли, благородный адмирал, что молодой граф предпринимает теперь всякие предосторожности, чтобы не выдать ни себя, ни вас? Он наверное знает, что замок Ритцебютелей окружен шпионами. Поэтому он выбрал для встречи такое время, когда за ним меньше следят.
— Когда именно?
— Сегодня в полночь.
— Хорошо, сегодня в полночь на маяке в Нейверке. Я приду, вот вам моя рука.
— Это исключительно для вашей безопасности, благородный адмирал, — сказал Брауман и подобострастно наклонился к руке Штертебекера, как бы для того, чтобы поцеловать ее, а на самом деле для того, чтобы скрыть торжествующий блеск его глаз.
Коварный изменник не напрасно рассчитывал на доверчивость и честное сердце благородного короля виталийцев.
— Я уже поймал его, — думал он выходя из каюты. — Он идет в ловушку, премия и уже моя.
ГЛАВА III. В доме изменника
Темная ночь опутала Северное море, воды которого казались черными, как густое чернило. На небе не было ни звездочки. Это была ночь, как бы приспособленная для черного предательства. Только одна световая точка виднелась в мраке. Это был маяк Нейверка.
Маяки в былое время совсем не были такие сложные аппараты, как теперь. Тогдашним светочем было только одно освещенное окно в верхнем этаже простой, не особенно высокой башни, могущей служить в военное время своего рода крепостью.