Зато у двуногих были очень ловкие передние конечности. Они умели все, а особенно — выпускать длинные и жалкие жала, от которых не было никакого спасения. Единственная утеха, что эти существа имели плохое зрение. Такое плохое, что не могли увидеть ее даже тогда, когда она лежала, прижавшись к ветке за несколько прыжков от них.
Поэтому она привыкла не убегать, когда кто-то из этих двуногих проходил неподалеку. Разве что теснее прижималась к дереву и прищуривала глаза, чтобы от них не отразился солнечный луч. А еще она любила выбираться на опушку и подолгу наблюдать за жизнью двуногих. Особенно ей нравилось следить за их малышами. Те, точь-в-точь, как ее котята, не могли ни минуты побыть в спокойствии. Они бегали, прыгали, лазили по деревьям, брыкались и вообще поднимали такую веселую возню, что порою ей самой хотелось спрыгнуть из дерева и побегать среди них.
Однако несколько дней тому такая беспечность ей дорого обошлась. Толи она несвоевременно мигнула глазом, или улеглась на достаточно освещенном месте, однако один из группы двуногих, которая проезжала под ее деревом, остановился на ней взглядом. И тогда в его руках оказалась гнутая ветка. Что-то свистнуло, ударило в ветку перед ней и, улетев в сторону, застряло за ухом. От неожиданной боли, которая пронизала все ее естество, она едва не упала на землю. Все же каким-то чудом удержалась и исчезла в гуще быстрее, чем двуногий успел послать еще одно жало.
Несколько этих дней она мучилась так, как еще не мучилась никогда. Бурлящая в ее загривке боль доводила ее до сумасшествия, потому что ее нельзя было ни перележать, ни зализать языком. И с каждой минутой эта боль увеличивала и без того большую ненависть к двуногим, которые заставили ее чувствовать себя так плохо.
Что она им сделала? У нее тогда и мысли не было напасть на кого-то из них, особенно на их беззащитных малышей, которые были еще слабее, чем визгливые дети дикого вепря.
Но отныне она не будет иметь жалости ни к кому из этих двуногих. Ни к старому, ни к малому.
Внезапно до нее донесся отдаленный топот. Дикая кошка рысь злорадно зашипела и, превозмогая боль, которая на каждом шагу била ей в темя, начала красться к дороге, которую проложили двуногие.
Мономах любил быструю езду. Едва выбравшись за Римов, он сжал ногами конские бока и его белый жеребец сразу вырвался вперед. Галопом пролетел князь узкой лесной дорогой, первым промчался по мосткам через Портяную, затем через Ржавицу и исчез между присульских ивняков и камышей.
Когда сопровождение опять его догнало, княжеский конь уже щипал траву, а сам князь стоял на высоком, подточенном Сулой, холме. Порывистый ветер трепал его красное корзно, ерошил прихваченные первой сединой волосы, однако князь не обращал на это внимания. Он следил за двумя конными фигурами, что медленно уменьшались в поле зрения, и думал о чем-то своем. Слева из-за камышей выглядывал поселок, который состоял из половецких юрт и глинобитных хат, которых так много на Переяславщине.
— Как уживаетесь с горошинскими? — не поворачиваясь спросил он Муровца с дедом Овсеем, когда те спешились и следом взошли на холм — Не деретесь?
— Пока что Бог милует — ответил дед Овсей — потому что если по совести, княже, мы хоть и не сводим глаз со степи, но эти Горошинские знают, что там делается куда больше нашего.
— Это почему же? — поинтересовался князь.
— Они хотя и ютятся к нам, все же имеют родню чуть не в каждой орде. Поэтому ездят друг к другу в гости и порою узнают такое, что нам и не снилось.
— Молодцы — как-то рассеяно похвалил князь горошинских, не отводя взгляда от засульской дали. И как-то странно было видеть тоску и печаль, что на миг застыли в его серых глазах.
Муровец искоса поглядел на своего князя и сочувственно вздохнул: похоже, из мыслей князя не шла судьба его любимого сына Святослава.
Несколько лет тому, Владимир Мономах стал князем переяславской земли, истрепанной непрестанными половецкими набегами. Сначала у него не было дружины, которая бы давала отпор нападающим, и князь был вынужден заключить с половцами соглашение о мире и дружбе. Половецкие ханы охотно на него согласились, тем более что нарушение соглашения ничем им не грозило. А вот Мономах, по их требованию, был вынужден отдать в залог своего первенца Святослава. Поэтому стоит ему, преследуя нападающих, выбраться вооружено за Сулу, княжич Святослав мог сразу лишиться головы.
И все же эта передышка много дала переяславской земле. Половецкие набеги поредели, а, следовательно, укрепились порубежные села и городища. И главное — князь Владимир собрал сильную дружину, которая была способна выстоять против Степи. Однако перейти за Сулу, чтобы должно наказать нарушителей, князь все еще не осмеливался. Родительская любовь пока что брала верх над княжеским долгом.