— Деда, возьмите и меня с собой в Городище! — заканючил Витька так, как это умеют делать лишь в двадцать первом веке — Хочу еще раз увидеть Добрыню!
И, конечно, отказать Витьке дед не мог. Разве приказал:
— Сначала ягод полезь нарви.
Где-то через час Витька появился на Городище. Он сгибался под весом лукошка. Еще две корзины с черешнями дед Овсей перебросил через коня.
Дружинники только что пообедали и направились на пруд. Лыдько с другими ребятами погнал коней на луг.
— А это чей? — спросил Добрыня, усмотрев за дедовой спиной Витьку — У тебя же будто…
— Это Иванов внучек — объяснил дед — смышленый парнишка.
— А мой, следовательно, племянник — дополнил его Муровец.
Илья уселся на лавку рядом с Добрыней. На широком столе, как два шпиля, возвышались их шлемы. Муровец поставил меж них Витькино лукошко и запустил в нее большую словно лопата ладонь. Первую горсть, как хозяин Городища, он передал Добрыне. Тот бросил несколько ягод в рот, благодарно качнул головой.
— Это еще те? — спросил деда Овсея — 3 Дуная?
— Ага.
— Чудесная ягода. В Переяславе такой нет.
Он доел черешни, отодвинул лукошко и глянул на Витьку.
— Вот что, парень, шел бы ты лучше погулял, а? А мы здесь немного побеседуем с дедом. И Олешка позови.
Ослушаться Добрыню Витька не посмел. Разве что бросил просительный взгляд на деда. Однако тот сделал вид, будто ничего не заметил.
Когда прибежал еще мокрый от речной купели Олешко, Добрыня начал:
— В Переяслав дошло, что половец опять что-то замыслил.
— Ясно, что — ответил дед Овсей — поживиться хочет.
— Может быть. И поткнулся сначала в Римов. И если бы удалось проскочить, то и Переяслава добрался бы. А там, смотри, и Киев осадил бы.
— Теперь уже не поткнется — беззаботно улыбнулся Олешко — до новых веников запомнит!
— Рано радуешься, парень — возразил Добрыня — сам же ведаешь, что в Римов подходила лишь одна орда. А за Ворсклой еще несколько таких слоняются. Следовательно…
— Попробует проскочить где-то в другом месте — сказал Муровец.
— А где именно, ведаешь? — спросил Добрыня.
— Нет.
— То-то и оно. И я не знаю, и сам князь Владимир не ведает. Может, собирается под Лукомлем иль под Воинем проскользнуть. Или от Ромен зайдет. Мы же сильные пешей ратью, однако за конными она не угонится. Потому пока будем идти от Римова к Ромнам, половец прошмыгнет за нашими спинами — и ищи ветра в поле! Их выведчики тоже не спят.
— Конечно не спят — согласился дед Овсей — вон Горошко Печенег, знаешь, что говорит?
— Какой Печенег? — поинтересовался Добрыня — Не тот ли, что сильно помог нам возле Буга?
— Он самый. Потом он поселился с той стороны Римовских плавен. От него, собственно, и пошел тот Горошин… — дед показал на кучу деревьев, которые зеленели за плавнями — так он говорит, что какой-то странный люд зачастил к ним со Степи. Будто хочет породниться из горошинцами, но, похоже, имеет на уме что-то другое…
Добрыня уставился в деда своими острыми глазами.
— Не собирается ли половец пробраться в Римов болотом? — спросил он — Помнишь, как двадцать лет тому?
— Еще бы — помрачнел дед Овсей — Сделал вид, будто собирается ударить на Воинь. Мы ринулись ему наперерез, а он тем временем на лодках добрался к незащищенному Городищу.
— Так вот. Почти весь Римов до ноги истребил… Не попробует ли и ныне так сделать?
— Может быть. Но теперь ему вряд ли это удастся.
— Ты убежден?
— Конечно — ответил дед Овсей — Лодками мы уже так не разбрасываемся. Все у нашего берега стоят. И проливы время от времени меняем.
— Как это? — не понял Добрыня.
Дед Овсей замялся.
— Да ты не бойся — ободрительно улыбнулся Добрыня — здесь все свои.
— Ну, хорошо… Идите за мной.
Они взошли на стены. Внизу перед ними раскинулись бескрайние плавни. Лишь далеко на горизонте, где темнели кочки горошинских деревьев, они заканчивались.
— Среди плавней есть одно место — начал дед — вот оттуда мы и берем отсчет. Скажем, надо с той стороны сюда пробраться. Вот, видишь, верба стоит? — дед повел рукой в Римовскую сторону — А немного выше — две груши. Так скажешь: груши на вербе — и все понятно.
— Кому скажешь? — спросил Добрыня.