А Колька вел далее:
— Вот только не понимаю, почему именно Римов позже стал называться Вороновкой?
— Потому что Римовцы часто бились с врагами — ответил Витька и остановился, чтобы перевести дыхание.
Длинное лежание в больнице не прошло бесследно. Интересно, сколько бы лежал с такой раной Лыдько или Олешко? Видимо, намного меньше. Или вовсе не лежал бы.
— Ну, то и что? — спросил Горобчик.
— А то, что на битвы всегда слетается воронье. Вот и назвали Римов Вороновкой. Потому что его защитники почти ежегодно отбивали половецкие набеги.
— Может быть — подумав согласилась Горобчик — хотя, как по мне, «Римов» звучит лучше.
— И я так думаю — сказал Витька.
Они подошли к Чертову Яру и Витька подумал, что как бы в дальнейшем ни сложилась его жизнь — он при первой возможности будет возвращаться сюда, ведь, может опять откроется нора и ему повезут встретиться с давними товарищами. Но дед Овсей говорил, что Змеева нора может открыться нескоро — за пятьдесят, или больше лет. А это ж сколько еще надо ждать! Особенно, если тебе лишь двенадцать. И Витька тяжело вздохнул.
— А еще, Витя, я почти наизусть выучил следующее — не утихал Колька Горобчик — Вот послушай, что писал сам Владимир Мономах: «И пошли мы на войско их (половцев) за огород Римов, и Бог нам помог: наши побили их войско, а других захватили». Знаешь, когда это было? Тысяча девяносто седьмом году — вот когда!
— Когда-когда? — переспросил Витька.
— Тысяча девяносто седьмого — повторил Колька — А что?
— Да ничего — заметно повеселел Витька — Значит, таки дали тогда половцам хорошую трепку!
— Кто дал?
— Наши, кто же еще… А что еще ты вычитал?
О, Колька Горобчик вычитала много чего! Что князь Владимир не только написал послание потомкам, но и охотиться любил. Он выходил сам-на сам против медведя; однажды дикий кабан разорвал ему ногу; разъяренный лось поднял его на рога, а дикая кошка рысь свалила его вместе с конем на землю. Но важнейшее всего — он так храбро бился с половцами, что главный половецкий хан убежал от него аж в Кавказские горы и не показывался оттуда тридцать лет.
— Вот какой мужественный князь, Владимир Мономах! — восторженно воскликнул Колька — Правда же, Витя?
— Правда — завещал Витька — Чистая правда.
На Городище не осталось решительно ничего из того, что были свыше девятисот лет назад. Ни стен, ни ворот, ни клетей, ни сторожевой башни. Осталась разве каменная глыба, да и то, почти по вершок увязла в землю.
Именно к ней и повел Витька свое общество.
Какую-то минуту он молча постоял над глыбой, провел ладонью по жесткой, нагретой солнцем поверхности и обратился к Ваньке Федоренку, что проживал ближе к Городищу:
— Сбегай по лопату. И щетку из проволоки прихвати…
— Зачем? — удивился Ванька.
— Хочу кое-что проверить…
Ванька сбегал поразительно быстро. Одна его нога, кажется, еще была здесь, а другая уже возвращалась из дома. И принес он не одну лопату, а две. Еще и вилы прихватил.
— А больше ничего не нашлось — оправдывался Ванька.
Проволочную щетку он одолжил у соседей.
Витька вогнал лопату в землю около самого камня и болезненно поморщился. Эта работа пока что была ему не по силам. Константин Петрович отобрал у него лопату и начал копать сам. Рядом с ним стали Игорь Мороз и Колька Горобчик.
Когда они закопались в землю почти по грудь, Витька сказал:
— Наверное достаточно.
Тогда осторожно спустился в яму и принялся очищать камень от остатков земли.
Имя деда Овсея Витька нашел почти сразу.
На второй стороне камня он не нашел ничего. На третьей тоже.
А на четвертой стороне, с самого низа, Витькины пальцы нащупали какие-то бороздки. Они занимали совсем мало места и первая из них напоминала букву «І». Дальше угадывалось что-то похожее на «л»…
— Нашел что-то? — нетерпеливо спросил Горобчик — А что именно?
Витька медленно выбрался из ямы. Тихо сказал:
— Под этой глыбой был похоронен Илья Муровец.
Члены исторического кружка дружно разинули роты и стали похожи на участников хорового коллектива.
— Но… — отозвался наконец Колька Горобчик — Я же вычитал, что он похоронен в Киево-Печерской лавре.
Все перевели взгляд на Константина Петровича.
— Все правильно — говорил он — Может сначала Илью Муровца похоронили здесь, а потом перенесли в Лавру — как святого человека, защитника своей земли.
Витька кивнул головой и подошел к обрыву. Отсюда было видно, как птице. Вокруг царили тишина и спокойствие. Не дымили сторожевые огни в засульских дубравах. Да и самих дубрав уж не было. Не вздымалась пыль на дорогах. Лишь там, возле самого горизонта, отливали серебром широкие присульские заводи.