— Он почти попал в тебя, — заметил Бикерстафф, глядя на дыру в рукаве Марлоу чуть ниже плеча, в десяти дюймах от его сердца.
— Почти.
Мэтью Уилкенсон растянулся на траве, раскинув руки и ноги, его мертвые глаза были широко открыты и смотрели в небо. Он оставил за собой дорожку, по которой его тело скользило по росе. Во лбу у него была дыра размером с дублон. Его голова покоилась в растекающейся луже крови. Доктор Смит наклонился и закрыл глаза Мэтью. Джордж Уилкенсон стоял на четвереньках, и содрогался от рвоты.
Марлоу покачал головой, глядя на мертвеца. Ему было жаль, что молодой Уилкенсон умер, ведь он не собирался его убивать. Он не чувствовал никакого раскаяния; он видел слишком много людей, которых убил сам, чтобы чувствовать это. Ему было просто жаль этого выскочку.
После долгой паузы, в течение которой единственным звуком, который можно было услышать, были потуги рвота Джорджа Уилкенсона, Марлоу сказал: — Я считаю, что моя честь удовлетворена.
— Ты ублюдок, ты сын шлюхи. — Джордж Уилкенсон посмотрел на него снизу-вверх, с его губ свисала длиннющая нить блевотины. — Ты убил его!
— Да. Так принято на дуэли.
— Тебе не нужно было его убивать, сукин ты сын. Ты мог бы… ты не должен был его убивать.
— Если бы он стоял, как мужчина, а не дрожал, как трус, тогда он был бы еще жив.
— Сволочь. Ублюдок.
— Послушайте, — Марлоу начал терять терпение, — может быть, вы привыкли играть словами, когда речь идет о делах чести, а я нет. Я и так вытерпел достаточно ругательств от вас. Если вы считаете, что я вас обидел, то я предлагаю вам поступить как мужчина. У нас тут есть пистолеты. Если вам не терпится потребовать удовлетворения, то позвольте получить его здесь и сейчас же.
Уилкенсон ничего не ответил, только посмотрел на Марлоу влажными глазами.
— Для одного дня этого было достаточно, — сказал доктор Смит.
— Я согласен, доктор, — сказал Бикерстафф.
— Очень хорошо. — Марлоу бросил пистолет на землю. — Но послушайте меня, Уилкенсон. Ваш брат обозвал меня и непростительно оскорбил даму, и все же я дал ему шанс извиниться и сохранить свою жизнь. Теперь вы можете сообщить своей семье и всем вашим знакомым, что с любым, распространяющим злонамеренные сплетни обо мне или оскорбительно отзывающемся о даме, с которой я дружу, я всегда буду готов встретиться на этом поле. Я не потерплю подобных оскорблений. Та что, до встречи, сэр.
Он повернулся и пошел к концу поля, к которому отступила его лошадь. Он слышал, как обувь Бикерстаффа шлепает по траве позади него.
— Ты опустил прицел, Марлоу. Я видел это. Может быть, мы еще сделаем из тебя джентльмена.
— Если эти Уилкенсоны все такой породы, я не уверен, что хочу стать одним из них. Тупой ублюдок. Я давал ему возможность, спасти свою жизнь.
— Я думаю, возможно, аристократы этой колонии не привыкли к дуэлям, заканчивающимися смертями.
— Ну, если они собираются поиграть в мужчин, то им лучше начать к ним привыкать.
«Возможно, так даже лучше, - подумал он. - Полумеры никогда не сработают в случае, когда на карту поставлена его честь. Его честь и честь Элизабет Тинлинг».
Если бы Уилкенсон принес публичные извинения, это было бы одно; Марлоу и Элизабет были бы оправданы, а Уилкенсон унижен, и он бы никогда больше не вспоминал об этом.
Но если бы он пережил дуэль с честью, тогда оскорбления могли бы повториться, и с большей яростью. Уилкенсон бы забеспокоился от стыда за то, что Марлоу позволил ему выжить. Нет, оскорбления и инсинуации, подобные тем, которые продвигал Мэтью Уилкенсон, не могли остаться без ответа. В противном случае они распространились бы как чума, и тогда лучшие люди в колонии стали бы избегать Марлоу и Элизабет
Но если бы он выжил на дуэли, с честью, то оскорбления могли бы повториться снова, и с большей яростью. Уилкенсону стало бы не по себе от стыда за то, что Марло позволил ему выжить. Нет, оскорбления и клевета, подобные тем, которые демонстрировал Мэтью Уилкенсон, не могли остаться без ответа. Они могли быстро распространиться как чума, и тогда Марлоу и Элизабет стали бы сторониться самые уважаемые семьи в колонии.
«Что ж, теперь честь удовлетворена, - подумал он. - Мэтью Уилкинсон навсегда замолк, а Джордж Уилкинсон слишком труслив, чтобы рисковать своей судьбой. Так, что слухи пресечены намертво… Остановлены, - как надеялся Марлоу, - до того момента, как кто-нибудь догадается об их истинной сути.».
Глава 4