Миссис Осмонд погладила его по голове:
— Единственное, что тебе надо, Чарлз, так это немного материнской любви. Ты ведь так одинок в своей гостинице, среди старичья. Почему бы тебе не снять дом на нашей улице? Я бы тогда могла присматривать за тобой.
Рентелл насмешливо взглянул на нее.
— А может быть, я перееду прямо к тебе? — спросил он, но миссис Осмонд презрительно фыркнула и отошла к окну.
Она взглянула на ближайшую башню.
— О чем, по-твоему, они там думают?
Рентелл небрежно щелкнул пальцами:
— Возможно, они не думают ни о чем. Иногда мне кажется, что там вообще никого нет, а эти движения за стеклами — просто оптические иллюзии. Хотя окна как будто открываются, никто никогда не видел ни одного обитателя. Так что башни могут быть просто-напросто заброшенным зоопарком.
Миссис Осмонд посмотрела на него с горестным изумлением:
— Что за странные метафоры ты выбираешь, Чарлз. Я часто удивляюсь, почему ты не такой, как все, — я бы, например, ни за что не осмелилась сказать то, что говоришь ты. В том случае, если… — Она замолчала, невольно бросив взгляд на сторожевую башню.
Рентелл лениво спросил:
— В каком «том случае»?
— Ну, когда… — раздраженно начала она снова. — Перестань, Чарлз, неужто тебе никогда не становится страшно при мысли об этих башнях, нависающих над нами?
Рентелл медленно повернул голову и взглянул в окно. Однажды он попытался сосчитать сторожевые башни, но сбился и бросил.
— Да, я боюсь их, как Хэнсон, как старики в гостинице, как и все в городе. Но вовсе не так, как мальчишки в школе боятся меня, учителя.
Миссис Осмонд кивнула, неверно истолковав его последнее замечание.
— Дети очень восприимчивы, Чарлз, они чувствуют, что тебе нет до них никакого дела. К сожалению, они еще малы и не понимают, что же происходит в городе.
Она поежилась, закутываясь в кофту:
— Ты знаешь, в те дни, когда они там в башнях за окнами суетятся, я вся разбитая, это ужасно. Я чувствую такую апатию, не в состоянии ничего делать, просто сижу и тупо смотрю в стену. Возможно, я более восприимчива к их… их излучению, чем большинство людей.
Рентелл улыбнулся:
— Возможно. Не позволяй, однако, чтобы они портили тебе настроение. Когда они в следующий раз начнут там возиться, попробуй не поддаваться: надень карнавальную шляпу и потанцуй.
— Что? Господи, Чарлз, ну почему ты всегда иронизируешь?
— Я говорю сейчас совершенно серьезно. Неужели ты веришь всем этим слухам о башнях?
Миссис Осмонд печально покачала головой:
— Переменишься ли ты когда-нибудь… Ты уже уходишь?
Рентелл помедлил у окна.
— Пойду домой, отдохну. Кстати, ты знакома с Виктором Бордменом?
— Когда-то была. А почему ты спрашиваешь?
— Сад рядом с кинотеатром около автомобильной стоянки принадлежит ему?
— Кажется, да. — Миссис Осмонд засмеялась. — Ты решил заняться садоводством?
— В некотором роде. — Помахав на прощанье, Рентелл вышел.
Он решил начать с доктора Клифтона, живущего этажом ниже, прямо под ним. Клифтон был хирургом, но служебные обязанности отнимали у него не более часа в день — в городе болели и умирали редко. Однако доктор, несмотря на опасность утонуть в болоте провинциальной скуки, оказался человеком достаточно деятельным и обзавелся хобби. В комнате он устроил небольшой вольер, где держал дюжину канареек, с которыми проводил почти все свободное время. Его суховатая манера была неприятна Рентеллу, но он уважал доктора за то, что тот не поддался апатии, подобно всем окружающим.
Клифтон внимательно выслушал его.
— Я согласен с вами: что-то в этом роде сделать необходимо. Мысль хорошая, Рентелл, и, реализовав ее соответствующим образом, можно действительно встряхнуть людей.
— Все упирается, доктор, в организационную сторону дела. Ведь единственное подходящее место — Таун-холл.
Клифтон кивнул:
— Да, тут-то и возникает главная сложность. Боюсь, что я вряд ли могу быть вам полезным — у меня нет выхода на Совет. Разумеется, вам надо заручиться их разрешением. Но думаю, вы вряд ли его получите — они неизменные противники любых радикальных перемен и сейчас тоже предпочтут сохранить статус-кво.
Рентелл кивнул, добавив словно невзначай:
— Одно их заботит: как бы сохранить власть. Временами такая политика Совета меня просто бесит.
Клифтон коротко глянул на него и отвернулся.
— Да вы просто революционный агитатор, Рентелл, — спокойно сказал он, поглаживая пальцем клюв одной из канареек. Провожать Рентелла до дверей он демонстративно не стал.
Вычеркнув мысленно доктора из своего списка, Рентелл поднялся к себе. Обдумывая следующий ход, он несколько минут ходил по узкому выцветшему линялому ковру, затем спустился на цокольный этаж поговорить с управляющим Малвени.
— Я пока только навожу справки. За разрешением я еще не обращался, но доктор Клифтон полагает, что сама идея превосходна и нет сомнения, что мы получим его. Как вы отнесетесь к тому, чтобы взять на себя заботу о праздничном столе?
Изжелта-бледная физиономия Малвени выразила сомнение.
— За мной дело не станет. Я, разумеется, согласен; но насколько серьезна ваша затея? Вы полагаете, что получите разрешение? Ошибаетесь, мистер Рентелл. Совет вряд ли вас поддержит. Они даже кино закрыли, а вы к ним с предложением провести праздник на открытом воздухе.
— Я так не думаю, не скажите, вас-то моя идея привлекает?
Малвени покачал головой, явно желая прекратить разговор.
— Получите разрешение, мистер Рентелл, тогда посмотрим.
Стараясь не сорваться, Рентелл спросил:
— А так ли уж необходимо разрешение Совета? Неужели мы не можем обойтись без него?
Малвени склонился над своими бумагами, давая понять, что беседа окончена.
— Не ослабляйте усилий, мистер Рентелл, ваша идея замечательна.
В течение нескольких следующих дней Рентелл сумел переговорить с полудюжиной людей. В основном он встречал отрицательное отношение, но вскоре, как и предполагал, ощутил сначала неявный, а потом все более отчетливый интерес. Как только он появлялся в столовой, разговоры стихали, и обслуживали его быстрее остальных. Хэнсон по утрам перестал ходить с ним в кафе, а однажды Рентелл видел его погруженным в беседу с секретарем городского суда, молодым человеком по имени Барнс. Он-то, решил Рентелл, и есть источник информации Хэнсона.
Тем временем активность в сторожевых башнях не возобновлялась. Бесконечные ряды башен все так же висели в небе, наблюдательные окна оставались закрытыми, и жители городка мало-помалу возвращались к всегдашнему ничегонеделанью, бесцельно слоняясь по улицам. После того как Рентелл решил придерживаться определенного курса действий, он ощутил, что к нему возвращается уверенность.
Выждав неделю, он позвонил Виктору Бордмену. Бутлегер принял его в своей конторе, расположенной над кинотеатром, встретив посетителя кривой улыбкой.
— Признаться, мистер Рентелл, я был удивлен, услышав, что вы решили обратиться к индустрии развлечений. Причем рассчитанных не на самый тонкий вкус.
— Я хочу устроить праздник на открытом воздухе, — поправил его Рентелл. Сев в предложенное Бордменом кресло, он оказался лицом к окну — старая уловка, подумал Рентелл. Из окна открывался вид на сторожевую башню, нависшую над крышей соседнего мебельного магазина. Башня загораживала полнеба. Металлические листы ее обшивки были соединены с помощью неизвестной Рентеллу технологии, не похожей ни на сварку, ни на клепку, отчего башня выглядела как цельнолитая. Рентелл переставил кресло так, чтобы оказаться к окну спиной.
— Школа все еще закрыта, поэтому я подумал, не смогу ли я быть полезным на каком-то ином поприще. Надо же оправдать получаемое жалованье. Я обращаюсь за помощью к вам потому, что у вас богатый опыт.
— Да, опыт у меня богатый, мистер Рентелл. И в самых разных областях. Как я понимаю, вы, состоя на службе у Совета, получили от него разрешение?
Рентелл ушел от прямого ответа:
— Мы с вами, мистер Бордмен, понимаем, что Совет — консервативная организация. Потому сейчас я выступаю только от себя лично, а в Совет обращусь позже, когда смогу представить конкретный план.