- Все-таки столовая при тебе, Борис, стала хорошая! - сказал Ицик.
- Погодите, я еще благотворительную столовую открою, - сообщил небрежно Штерн, понимая, что все это восхищение ритуально, но помимо воли чувствуя приятное внутри.
- И мацу, Борис, кто нам привезет? Только у тебя получается, - решил отметиться во внимании начальника Залман.
Я уже не раз слышал эту одиссею о маце. Всякий раз столичные гибэдэдэшники начинали преследовать фуру буквально сразу после загрузки: у них, наверно, большие силы стянуты для наблюдения. Когда "гиббоны" сделали отмашку, Штерн вышел к обочине и протянул документы, а потом для разогрева сказал: "Мы же вам платим налоги - не стойте тут, не унижайтесь!" Но лейтенант посмотрел на него непонимающим взглядом: "Так заведено, что если я не буду верхнему начальству отстегивать, то никогда не стану старшим лейтенантом!"
- У вас написано "Маца (сухое печенье)", а перевозите несоответственно санитарным нормам. Брезент не обеспечивает герметичность фуры.
- Спасибо, конечно, за заботу о здоровье евреев! - сказал Борис и объяснил основы кашрута: чтоб маца для Пасхи ни с чем не соприкоснулась, она вся в целлофане. - Я брошу упаковку в речку, она проплавает неделю, и все равно можно ее достать и есть.
Лейтенант добродушно пустил в ход очередную заготовку: мы фуру задержим, вы все про мацу напишете, вас отпустят завтра, но к своей Пасхе вы уже не успеете эти печенюшки привезти. Штерн подумал: лучше вот так вынул деньги и вмял их в ладонь "гиббона". Тот заботливо пообещал: "Мы сейчас вас проводим до кольцевой, чтоб другие не задержали".
В общем, выбрали снова Штерна. Я был тоже доволен: не надо привыкать к новому начальнику, да и разговоры наши с ним - на глобальные темы скрашивали рабочее время. Евреи, как и русские, склонны к глобальным рассуждениям. Окружающие часто прислушивались, иногда на ходу вплетая в наш спор свои рассуждения, как разноцветные нитки:
- Значит, двадцать первый век будет не менее потрясающим, чем двадцатый?
- Глобализация - всемирный штамп, для искусства это плохо, усредненность, везде сейчас фильмы по-голливудски снимают.
Я-то уже думал, что день сейчас выправится, зарубцуется как-нибудь его рана. Зарплату не дали, зато пришла тут такая... с алмазными усиками - с мороза! Хотелось почему-то вручить ей огромный персик и прислонить ее гибкой спиной к дереву! Она же, роняя на меня ледяные будоражащие капли с мехового куста на голове, потребовала директора. Пока искали Штерна по всей синагоге, молодой ребе нервно закурил и сказал:
- Венера в мехах, мечта Захер-Мазоха!
Потом он резко бросил сигарету, вынул мобильник и отчаянно закричал в него на иврите:
- Мотэк! ("Сладость моя", что соответствует русскому "дорогая"). Как дети? Я скоро приеду. В магазин после пойдешь! - Потом он спросил у меня: Где же этот Костя, шофер?
Я знал, что ребе сам его отпустил на час в аптеку, но ничего не сказал на эту тему, а попросил взаймы пятьсот рублей. И он дал мне эту розовую купюру! А Масмерова (так она представилась) сказала:
- Видите эту газету? - Это был "Вестник ВЕКа" - Всемирного еврейского конгресса. - Полистайте, полистайте!
Мы с ребе увидели свастику через весь текст на третьей странице, ниже - "Убирайтесь в Израиль". А на полях - наброски детородных органов в эстетике нужников. Причем, видимо, у антисемита было мало времени, он и евреев, и арабов, лидеров террористов, на фотографии... В общем, пририсовал половые органы так, словно все они - извините - находились в состоянии минета.
Красавица-вихрь с силой потрясла коричневым пакетом: так все и пришло по почте!
Во взгляде Штерна читалось: вот такого боцмана мне не хватает!
- Неужели опять чекисты?! - закричал я по застарелой советской привычке, которую уже невозможно выколупать из себя.
- Нет, все очень грубо заклеено. Может, на почте работает кто-то из РНЕ, или как это?.. - предположил ребе.
- Я пойду сейчас к советнику губернатора! Газету эту дайте мне. Мы, конечно, разберемся! - твердо сказал Штерн.
Масмерова непреклонно пообещала зайти в пять. А Гофф, неравнодушный к тревожной еврейской (да и шире даже - вообще к женской) красоте, восхищенно сказал: "Дебора-воительница" - он ее встретил на лестнице, прыгая через две ступеньки, и чуть ли не взял ее своими глазами.
Известный раньше всей Перми как звезда местного джаза Гофф пришел оставить приглашения на концерт флейтиста Николая Хазанова.
С мечтательной улыбкой прислушиваясь к звучащим внутри джазовым вариациям, протянул один билет мне. Узнав про оскверненную газету, предложил:
- Я нынче поеду на Всемирный конгресс еврейских общин - этот факт нужно в докладе привести! Ксерокс вам оставлю, а оригинал увезу на конгресс. Или наоборот.
Штерн, как религиозный лидер, с холодком общался с Гоффом - главой еврейской культурной автономии. В общем, наш капитан ушел в таинственном направлении, в крайней точке которого вроде бы должен располагаться советник губернатора, но быстро вернулся, опять ушел.
В пять часов пришла Масмерова - она собиралась отнести оскверненную газету в правозащитную организацию. Уже созвонилась.
- Борис ведь обещал быть! Ну я его знаю по комсомольской работе. Та еще лиса - спустит все на тормозах! Давайте звоните ему домой! - Дальше, властно напирая на общее комсомольское прошлое, она призвала директора синагоги к дальнейшей борьбе и потребовала вернуть газету.
Штерн, слегка заикаясь, сказал: она там, в кабинете. Мы пошли искать, перерыли все отчеты иудейского религиозного общества, старые подшивки газет, "Вестника ВЕКа" нет как нет. Снова позвонили, Штерн начал ответ с привычной фразы: "Я уже не помню, кого я еще на ... не посылал!". Он уверял, что газета лежала на самом верху, и вообще вы внимательны все или как, сколько вам там лет.
Огорченная Масмерова, уходя, сбросила мне полведра энергии - не жалко! Самой излишки тяжелы. И убежала вниз по лестнице, как будто перенесенной из Древнего Рима: мрамор, псевдолатинские балясины, в общем - широта и величавость.
Потрясенный Гофф шептал: вот так всегда - все у Штерна исчезает, а когда спрашиваешь - начинает разговаривать матом.
- Один раз наш Борис, - продолжал он, - даже стариков пытался подавить своим отсутствием эрудиции, но их же ничем не смутишь, они закричали: "Да кто ты такой без миньяна! Мы на молитву не будем ходить, так синагогу вообще закроют вместе с тобой!"
Мне лично кажется: Борис Штерн - человек с огромной верной интуицией. Возможно, он чувствует, что сейчас не время раздувать скандал из-за одного сумасшедшего? На это Гофф мне возразил резонно: спускать нельзя, иначе все может разрастись, как в Италии, - там самый сильный антисемитизм: как только итальянец узнает, что ты еврей, - тут же поворачивается и уходит.
- Не может быть, ведь Папа Римский все время призывает к любви!
- Я врать не буду - своими глазами видел: карабинеры охраняют синагогу в Риме.
Азартный эрудит, веселый. Есть унылые эрудиты, есть важные. А Гофф не жалел мимики, постанывал, коротко взвывал, и воздух от него расходился кубами, как сахарный раствор. Он при этом смотрел на часы и говорил, что опаздывает, но мы продолжали стоять и бурно говорить о Чайковском. Я никогда не понимал, из каких наитий вырастают такие разговоры вновь и вновь.
- А вы знаете, Миша, что композитор Пахульский стал зятем фон Мекк, и она урезала Чайковскому денежное пособие. Петр Ильич за это всю жизнь травил Пахульского... да и про Мекк сказал, умирая: "Проклятая старуха!"
- Я думал: он про смерть так выразился, ведь от холеры умирать тяжело, обычно последние часы сопровождаются бредом.
- Какая холера! Его хоронили в открытом гробу и целовали в лоб. Чайковский был, конечно, отравлен за связь с юношей из императорской фамилии. Царь же сказал: "Или гений, или позор России"... Юноша тот тоже странным образом скончался.