— Как мне тяжело уезжать от тебя, Алеша, — прошептала Пронина, и слезы снова заблестели на ее глазах. Но она тотчас же вытерла их и тихо сказала: — До свидания, Алешенька… Помоги мне сесть.
Он помог ей пройти, с силой оттолкнул моторку от берега и мрачно наблюдал за тем, как она уходит по инерции все дальше и дальше. Но вот мотор взревел, и легкая лодочка, набирая скорость, помчалась в направлении Нижней протоки. Пронина махала платочком, но с берега ей никто не отвечал, кроме Колчанова.
…По мере того как лодка уносилась от стана, Пронина испытывала все более тягостную тоску. Ничего подобного с ней никогда не бывало, даже когда она покидала Москву, отправляясь на Дальний Восток. Что бы это значило, почему так жестоко гложет ее душу это неизведанное, тревожное и вместе с тем светлое чувство? «Что это? Что со мной? — думала она, отрешенно глядя на привольный простор Амура и прислушиваясь к внутреннему голосу. — Что я наделала!..» Совершенно в новом свете вдруг увидела она все, что происходило в эти три месяца в ее жизни, и особенно события вчерашнего дня. «Признайся хоть самой себе, почему ты так поступила?»
Пронина все время видела перед собой глаза Колчанова: черные, немного грустные, направленные, кажется, в самую ее душу. Они осуждали с тоской и болью, а ей так хотелось, чтобы они сияли в счастливой улыбке, как было когда-то.
Чувство раскаяния все сильнее терзало Пронину. С беспощадностью самого строгого судьи бичевала она себя буквально за все, в чем мало-мальски находила проявление эгоизма. И чем строже она судила себя, тем яснее видела благородство и красоту души Колчанова.
Где-то на половине пути у нее вдруг родилась мысль вернуться на Чогор. Вернуться, мужественно предстать перед товарищеским судом, честно покаяться перед этими светлыми и чистыми ребятами и начать жить по-новому… Хлудков? Пусть порадуется. Но зато как очистится ее совесть. Эта мысль все больше захватывала ее, она представлялась единственным спасением от терзающих душу угрызений совести. На душе посветлело. Решение принято — она возвращается на Чогор! Она повернулась к Толпыге, сделала знак, чтобы он приглушил мотор, шум которого мешал говорить. Толпыга убрал газ, и лодка резко сбавила бег.
— Шура, — Пронина мило и откровенно улыбалась, — ты только не смейся тому, что я тебе скажу: я хочу вернуться на Чогор. Я не могу уезжать, не извинившись перед бригадой…
— Не могу, Надежда Михайловна, — мрачно сказал Толпыга, отводя глаза в сторону.
— Почему?
— Петр Григорьевич не разрешил.
— Как не разрешил? — у Прониной от изумления поползли вверх тонкие дуги бровей.
— Да так, не разрешил — и все. Сказал, чтобы я не возвращался, если вы попросите повернуть назад…
Лицо Прониной как-то сразу поблекло.
— Боже мой… Старый учитель… — прошептала она и отвернулась от Толпыги.
Мотор взревел с новой силой, и лодка помчалась по шершавой ряби волн, поднимаемой легким верховым ветерком.
24. По приговору совести
Показалось Средне-Амурское — россыпь изб по горбатому увалу, подернутому прозрачной голубизной. Толпыга держал моторку посередине Амура, прочерчивая, словно по линейке, длинную полосу на воде. Вскоре он заметил под правым берегом встречный катер — голубой, со стройно вытянутым корпусом. «Не к нам ли разъездной идет?» — подумал он и повел моторку на сближение с катером. Катер тоже сменил свой курс и пошел навстречу.
Еще издали Шурка разглядел на палубе катера Лиду Гаркавую. Она стояла прямо, лицом навстречу ветру; за спиной, словно крылья, трепетали полы накидки; ветер зачесывал назад и трепал ее кудри. Она, должно быть, узнала колчановскую лодку и замахала рукой. Толпыга лихо, как истинный моряк, сделал крутой вираж позади катера и с ходу, точно подвел лодку к его правому борту, выключив мотор. Лида чуть сощуренными глазами внимательно посматривала на Пронину, пока расспрашивала Толпыгу, куда и зачем они едут. Потом спросила Пронину:
— А как ваши успехи? Нашли что-нибудь интересное на Чогоре?
— Нашла то, чего иной человек не находит за всю жизнь…
— Я вас не понимаю, Надежда Михайловна.
— А вы даже знаете меня по имени-отчеству? — Пронина посмотрела на Гаркавую, кокетливо склонив голову.
— Что же тут удивительного? Мы ведь учились с вами на одном факультете. Но вы, кажется, о чем-то умалчиваете? — почти вызывающе продолжала Гаркавая.
— О том, дорогая Лидия Сергеевна, — так кажется? — что называется «фиаско». Но сейчас не время и не место говорить об этом. Вы на Чогор?