Владик говорил ребятам:
— Видно, добре-таки жизнь проучила «научницу»! Все канареечные перья с нее обсыпались…
Что касается самой Прониной, то всю дорогу она с некоторым внутренним страхом и трепетом ожидала момента, когда моторка подойдет к Сысоевскому ключу. Особенно пугала ее встреча с Колчановым. На его расположение она не рассчитывала, хотя в глубине души, почти втайне даже от самой себя, надеялась встретить его таким же, как прежде.
Моторка пристала к берегу против зимовья. Здесь только одна тетя Гриппа — новая повариха бригады.
— На аппаратах все, — пояснил Владик Прониной и посмотрел на часы. — Скоро придут на обед.
Ребята перенесли ее вещи в зимовье и сложили их в лаборатории.
Неожиданно из леса, со стороны Сысоевского ключа, послышалась звонкая девичья песня. По голосам нетрудно было угадать Верку Лобзякову и хохотунью Лизутку Калинкину. Песня приближалась, и вскоре показалась пестрая вереница людей. Ее возглавляли девушки в прорезиненных фартуках, в кирзовых сапогах, в лихо сбитых на макушку косынках. Сердце Прониной дрогнуло — за девушками показались чуть сгорбленный Колчанов, Вальгаев, Петр Григорьевич. У нее не хватило мужества встретиться лицом к лицу со всей бригадой, и она ушла в зимовье. Уже оттуда девушка слышала, как Колчанов и Абросимов расспрашивали Владика о ночном рейде, поблагодарили их.
— Подходы кеты увеличились в три раза, — доносился до Прониной грудной бас Колчанова. — Теперь недостатка у нас не будет.
Потом они поговорили о чем-то вполголоса, видимо о ней, и Пронина с содроганием сердца услышала топот сапог в прихожей зимовья. И вот на пороге лаборатории появился Колчанов, за ним Вальгаев.
— Ну, здравствуй, Надежда, — весело пробасил Колчанов, подавая ей руку. — Какими ветрами?
— Что же это ты, Надежда Михайловна, прячешься? — здороваясь, спрашивал Вальгаев. — Или боишься, что сглазят тебя?
Они уселись против Прониной за грубым препараторским столом, накрытым белой простыней, долго расспрашивали об институтских и городских новостях. Как ни старалась Пронина держаться деловито и сохранять независимый вид, от глаз Колчанова и Вальгаева не ускользнула ее какая-то внутренняя растерянность и натянутость. Когда Вальгаев грубовато спросил, не из-за Колчанова ли она приехала сюда, лицо ее зарделось румянцем.
— Удивляюсь, все-таки, — говорил Вальгаев, — как это ты, Надежда, решилась на такую зимовку на Бурукане!
— Люди же живут в таких условиях, — ответила Пронина.
— Так это люди закаленные, — заметил Колчанов, — а тебе, Надя, будет трудно.
— Ничего, закалюсь и я.
— Так-то оно так, но куда же мы пока поселим тебя, Надежда? — озабоченно говорил Колчанов. — Где тебе больше нравится — в палатке с девчатами или здесь, в лаборатории?
Пронина подумала с минутку, потом сказала тихо:
— Мне все равно, Алексей Петрович. Буду жить с девчатами…
— Только учти, ночи уже прохладные.
— Я взяла с собой теплое одеяло да еще спальный мешок.
— Что же, устраивайся и привыкай, а мы пойдем подсчитывать наш сегодняшний посев.
Да, случилось самое страшное, чего опасалась Пронина: Колчанов подчеркнуто равнодушен к ней. «Процесс необратимый», — вспомнила она чьи-то слова. В тайнике ее души погасла даже та робкая, маленькая мечта, что еще теплилась до встречи с Колчановым. «Я еду искать не любви Алексея Петровича, а жизненного и научного опыта», — вспомнилось ей то, что еще так недавно говорила она себе. И все-таки обидно, боже мой, как обидно! Уронив голову на стол, она всплакнула тихонько, чтобы не слышали за перегородкой, откуда доносился разговор Колчанова, Вальгаева и Абросимова.
Но впереди еще одно испытание — встреча с бригадой. И вот за дверью слышны чьи-то быстрые шаги, осторожный стук. Пронина насухо вытерла глаза, подумала: «Верочка», — и сказала с неприятной хрипотцой в горле — от слез:
— Войдите!
Пришла Верка Лобзякова.
— Здравствуйте, Надежда Михайловна! — бойко протараторила она. — С приездом вас!
Только легкий румянец выдавал Веркино смущение.
Пронина встала из-за стола, поцеловала Верку в щеку, сказала:
— Как ты похорошела, Верочка! Как твои дела?
— Очень хорошо, Надежда Михайловна! — с энтузиазмом воскликнула Верка. — Лучше не надо! Это правда, что вы к нам насовсем, Надежда Михайловна? Ребята говорят, а мы не верим…