С такими противоречивыми чувствами подъезжал Колчанов поздним зимним вечером к затерявшемуся среди дикой и суровой глухомани зимовью.
Они заметили красноватый глазок окошка издали, и у Колчанова дрогнуло сердце. Лошадь почувствовала близость жилья, заметно приободрилась и прибавила шагу.
В тот вечер Владик и Толпыга занимались английским языком. Пронина им помогала. В подслеповатое окошко смотрела черная таежная тьма. Оцепенелая зимняя тишина лишь изредка нарушалась потрескиванием деревьев. Толпыга бормотал английские слова, переписывая их в тетрадь, — они переводили с английского на русский. Внезапно он вскинул голову, посмотрел на окно, прислушиваясь.
— Едут! — вдруг заорал он, насмерть перепугав Пронину. — Наши едут! — С этими словами он опрометью кинулся в дверь. За ним — Владик и Пронина, наспех накинувшая на плечи свою дорогую беличью шубу.
Сердце девушки тревожно билось, когда она ловила в глухой тишине и этой пугающей темени скрип саней, пофыркивание лошади, человеческие голоса.
— Крикнуть? — спросил Шурка.
— Покричи, Шура, покричи, — шептала Пронина, — а то вдруг проедут мимо…
— Ого-го-го-о! — загорланил Толпыга.
— Ого-го-го-о! — ответил, как эхо, голос из темноты.
— Ясно, — бодро сказал Шурка. — Алексей Петрович едет.
Прониной показались вечностью минуты, пока сани приближались к зимовью. Когда в темноте на фоне снега показались очертания санной упряжки, Толпыга, а за ним остальные бросились навстречу.
Если б даже между Колчановым и Прониной никогда не было любви и дружбы, больше того, будь они просто товарищи по труду, — встреча в таких условиях все равно была бы большой радостью. Тот, кому доводилось подолгу жить в глухих местах, в уединении, хорошо знает это. Пронина и Колчанов пожали друг другу руки. Что-то уже передалось через рукопожатие, потому что Пронина робко шагнула к Колчанову и прислонилась головой к его плечу, словно ища у него защиты. Колчанов немного неуклюже погладил ее по шелковистым, в снежинках, волосам, глуховато спросил:
— Как ты тут, Наденька?
Этого было вполне достаточно для Прониной, чтобы почувствовать себя счастливейшим человеком на свете.
Весь вечер она не спускала глаз с бесконечно дорогого ей лица.
Пока ребята переносили из саней в избушку продукты, Пронина хлопотала у печки. Колчанов еще никогда не видел ее в роли стряпухи и теперь тайком присматривался к ней. На душе у него становилось как-то спокойно и уютно — рушились последние его представления о Прониной, как о праздной белоручке. А она в тот вечер прямо-таки вдохновенно исполняла роль поварихи. Не успели ребята раздеться, как на плите все кипело, запах поджариваемого мяса перемешивался с душистым ароматом кофе.
— Знаешь, Надя, а ты совсем хорошо выглядишь, — вполголоса говорил Колчанов. — Ты даже похорошела. А я-то, грешным делом, думал, что ты здесь захиреешь.
— Спасибо, Алеша, за комплимент, — отвечала Надя, румяная не то от печного жара, не то от смущения.
— В тебе появилось что-то новое, — продолжал Колчанов. — Что именно — не пойму.
— Не знаю, тебе виднее, Алеша…
— А как чувствуешь себя? Сильно скучаешь о Москве?
— Нет. Привыкаю…
— Да… А вот я так скучал о тебе.
Он вышел и скоро вернулся с подарками. Пронина тщательно вытерла руки о полотенце и осторожно приняла упакованные коробочки. Ей хотелось выглядеть спокойной, но это оказалось не под силу в такую минуту. Выдали глаза — слишком горячо блестели они, когда она распаковывала коробки. И вот перед нею ярко раскрашенные, изящные, такие милые ее сердцу предметы из того большого мира, который она бесконечно давно покинула.
— Спасибо, Алешенька, — тихо сказала она, потрясенная столь неожиданным вниманием.
— Надя, ты останавливалась в моей комнате, когда ехала сюда? — спросил Колчанов.
— Да. А что?
— Я там нашел следы доброй феи, — Колчанов улыбнулся. — Не ты ли их оставила?
— Не понимаю, Алеша, о чем это ты?
Она не притворялась, она просто не думала о том, что сделала, и теперь не понимала, о чем идет речь. Только услышав о носках и куртке, она беззаботно рассмеялась и сказала:
— Если сделала плохо, извини, Алеша. Но я испытывала потребность сделать что-нибудь для тебя. Ты доволен?
— Доволен — не то слово, Наденька.
Ужинали в лаборатории — там было просторнее. И тут еще один знак нежданного и трогательного внимания к Прониной: Колчанов поставил на стол бутылку муската — любимого вина Нади.
Через два дня санная подвода ушла на Чогор. С нею уехал Владик — его заменил Гоша. Раз в неделю подвода теперь будет приходить сюда, чтобы поддерживать связь бригады с зимовщиками и привозить продовольствие.