А вокруг был только снег, только черные штрихи заснеженных кустов, лишь в отдалении темнел лес на длинном пологом пригорке. Жесткий снег хрустел под ногами, от полузамерзшего озера летел стылый влажный ветер, охлаждая щеки и лоб Ингвильды. «Ты должна!» Похоже, Фрейвид хёвдинг настолько уверовал в свое могущество, что готов давать указания самому Отцу Колдовства [7]!
– Постой, йомфру, куда ты так бежишь? Обежать вокруг всего озера ты не успеешь даже к утру. Говорят, оно очень велико.
Спокойный голос Оддбранда, раздавшийся позади, заставил Ингвильду опомниться, и она замедлила шаг. Здесь, в Усадьбе Конунгов, невозмутимый Оддбранд сын Хлёдвера снова оправдал свое прозвище – Наследство. Только раньше он был наследством Фрейвида от воспитателя и приносил не терпящему возражений хёвдингу одни неприятности, а теперь стал наследством Ингвильды и приносил ей несказанно большую пользу. Он повсюду провожал ее, не давая Вильмунду и на мгновение остаться с ней наедине, а при случае мог и без лишней почтительности напомнить молодому ярлу, что тот еще отнюдь не муж йомфру Ингвильды. Молчаливая поддержка Оддбранда служила ей опорой, и в последние месяцы Ингвильда привыкла считать его самым близким человеком, ближе отца, который хотел поломать ее судьбу, и ближе брата, который, даже не отошли его Фрейвид в Кремнистый Склон, все равно не решился бы поддержать ее делом. А на Оддбранда она могла положиться во всем: прикажи она ему готовить лошадей для бегства во Фьялленланд, и все будет исполнено быстро, надежно и без лишних разговоров. Так далеко решимость Ингвильды пока не заходила, но молчаливый и независимый духом хирдман вызывал у нее такое глубокое доверие, что она говорила с ним почти так же свободно, как с самой собой. В своей прошлой, спокойной жизни она никому так не доверяла.
– Как же я могу увидеть конунга, если до новолуния еще целых две ночи? – воскликнула Ингвильда.
– Ты же смогла тогда на тинге увидеть какие-то несчастья. А тогда тоже было не новолуние, – невозмутимо ответил Оддбранд то самое, что сказал бы и Фрейвид, если бы услышал это возражение.
– Но тогда… тогда я слишком испугалась. Нет, была… – Ингвильда запнулась, подыскивая подходящее слово и пытаясь вспомнить свои тогдашние чувства. – Не знаю, как у меня получилось. Я себя не помнила.
– Я думаю, нынешний день ничуть не хуже того, – обыкновенным голосом сказал Оддбранд, как будто речь шла о прогулке на пастбище.
– Не лучше, ты хотел сказать! – поправила Ингвильда. – Тот день был ужасным.
– Может, и это неплохо. Мне помнится, твой дар проснулся в тебе, когда ты потеряла огниво? Значит, этот дар просыпается от страха, от горя, от тоски. Еще моя бабка говорила… Не удивляйся, у меня тоже была бабка. Она говорила, что сила святилища на Раудберге дремлет в благополучные годы и просыпается, когда приходит беда. Мы еще сами не знаем, какие силы таятся в Медном Лесу и во всех его порождениях. Не исключая и нас самих. Ведь все мы, домочадцы Фрейвида Огниво, родились в Кремнистом Склоне. А ты сейчас в беде, по крайней мере, сама ты так думаешь. Вот и в тебе проснулась сила Стоячих Камней. И чем хуже твоя беда, тем крепче сила. Скоро тебе не нужно будет ждать новолуния.
Ингвильда замедлила шаг и с упреком глянула на своего спутника. Длинное бесцветное лицо Оддбранда с крупными чертами хранило обычное сонно-ленивое выражение. Только умный взгляд прозрачных глаз под полуопущенными веками сразу наводил проницательного собеседника на мысль, что этот человек может быть опасен.
– Не думай, что я такой бессердечный, – отозвался Оддбранд, даже не заглянув ей в лицо, но каким-то непостижимым образом перехватив ее взгляд. – Просто я никогда не считал, что перемены к худшему несут одно зло. Они помогают найти что-то новое в себе самом, какое-то новое оружие, если хочешь, а это далеко не всегда плохо. Вспомни твою сестру.
– Хёрдис?
– Еще бы! Слава светлым асам, у Фрейвида только две дочери. Что стало бы с Медным Лесом, если бы вас было больше! Хёрдис будит силу Стоячих Камней и тянет ее к себе. Ей с детства жилось плоховато – она всегда имела меньше, чем хотела, и от этого считала себя несчастной. Она всю жизнь копила силу Стоячих Камней, и под конец эта сила стала в ней выплескиваться через край. Она искала своей силе применение и нашла. Но я не думаю, что это было правильно.
– Но почему, почему эта сила просыпается только в беде! – с отчаянием воскликнула Ингвильда. В ее сознании колдовская сила была неотделима от зла и раздоров. – Может быть, если бы не было никакой силы, не было бы и беды!
– Нет, боги не создавали в мире ничего лишнего и тем более не занимали лишним такой тесный дом, как человеческая душа. Просто у всего должно быть разумное применение.
Ингвильда вспомнила Хродмара: почти то же самое он ей говорил в утро их последнего свидания, показывая свой нож. Ах, если бы правда суметь разбудить свой дар до новолуния! – внезапно в горячем порыве тоски подумалось Ингвильде. Только увидеть не Стюрмира, тролли с ним, а Хродмара…
– Разбудить голодного дракона и выманить его из пещеры гораздо легче, чем потом загнать обратно и усыпить, – продолжал Оддбранд. – С первым справится и глупый ребенок, а вот для второго нужен великий колдун или могучий воин. Не хуже самого Сигурда* Убийцы Фафнира. А война – это такой дракон, который всегда голоден. Она питается всем самым злым и жестоким, что только есть в человеческих душах. А этого там всегда полно. Этот дракон в конце концов сожрет и сам себя, но только когда никого больше уже не останется.
Ингвильда поежилась и плотнее прижала к груди накидку. Резкий порыв ветра пронизал ее с ног до головы, точно вздохнул вдали голодный дракон – огромный, цвета грязного снега, с колючей инеистой чешуей. А на спине у него сидит Хёрдис в своей волчьей накидке и поет ликующую песню зимней пустоты. Пустоты, сожравшей все живое и теплое в мире, но все такой же голодной.
Неспешно бредя по берегу, Ингвильда и Оддбранд наконец уперлись в ограду святилища. Оно было расположено на мысу, выдававшемся с берега далеко в воду, и называлось Мыс Коней. Даже сейчас под ним темнела широкая полоса открытой воды – здесь озеро не замерзало никогда, и в него с мыса сбрасывали жертвы Фрейру. Готовясь к близкому празднику Середины Зимы, тропу к святилищу уже расчистили от снега, но возле крайнего валуна ограды она кончалась. Валун назывался Свадебным, потому что примерно на высоте груди в нем имелось круглое отверстие, в которое можно было просунуть руку. Когда в округе справляли свадьбу, то новобрачные приходили сюда и становились по разные стороны от камня; невеста просовывала в дыру руку с цветком – или веткой, если свадьба справлялась зимой, – а жених брал цветок у нее из руки и надевал взамен обручальное кольцо. Сейчас черные бока камня были покрыты густым белым налетом инея, как будто оделись в чешую.
Оддбранд положил ладонь на камень, и Ингвильда вздрогнула, представив колючий холод его заиндевелых боков.
– Хёрдис всю жизнь была голодным драконом, – пробормотала Ингвильда. – Как бы и ей не сожрать саму себя.
И сейчас Оддбранд впервые вздохнул.
– Еще никто не знает, на что способна Хёрдис! – пояснил он в ответ на удивленный взгляд Ингвильды. – Даже она сама. Это и есть самое страшное. Ее сила – совсем не то, что сила Стоячих Камней.
– А что же?
– Хотел бы я это знать. Этого не знает даже она, и Фрейвид не знает. Знает только ее мать.
– Кто? – Ингвильда вообще забыла за эти годы, что у Хёрдис тоже была какая-то мать.
– Мать Хёрдис. Она ведь тоже не из камня родилась. Та рабыня была не простой женщиной. Но она ничего о себе не рассказывала. Не могла, а может, не хотела. И никто в доме не знал, какие силы и откуда она принесла и передала по наследству Хёрдис.
Ингвильда вынула руку из меховой рукавицы и осторожно прикоснулась кончиком пальца к белым иголкам. Палец обожгло, и она отняла руку, почему-то чувствуя, что этим самым провалила какое-то важное испытание. Стоячие Камни ничего не делают просто так. Ей снова вспомнилось требование отца увидеть Стюрмира конунга и свое собственное желание увидеть Хродмара.