– А если я… – торопливо заговорил он, стремясь оправдаться. – Если я сделаю все это, пойду в походы, одолею много врагов, возьму добычу, ты тогда…
Ингвильда взмахнула руками, пытаясь заставить его замолчать, но он схватил ее за оба запястья и поспешно продолжал:
– Когда я стану конунгом, ты будешь моей женой?
– Замолчи! – воскликнула Ингвильда. – Не смей об этом говорить! Ты еще ничего не сделал, чтобы говорить о женитьбе. У твоего отца могут быть совсем другие мысли на этот счет. И незачем зря сотрясать воздух такими словами.
– Но я на все готов ради тебя!
– Ты должен быть готов на все ради себя и своей славы, ради того, чтобы твои потомки могли гордиться твоими подвигами и брать с тебя пример. Понимаешь?
– Понимаю, – со стыдом ответил Вильмунд, но на самом деле не понимал.
Ингвильда относилась к его пылким чувствам как к безделице – ведь любовь между воспитанником и дочерью воспитателя (или наоборот) случается сплошь и рядом, но в большинстве случаев быстро забывается в разлуке. Она была уверена, что впечатлительный и немного легкомысленный Вильмунд забудет ее в первом же походе. И не собиралась об этом жалеть. Нет, не таким был возлюбленный, чей образ таился где-то в душе, так глубоко, что она и сама не могла толком его разглядеть. В одном она была уверена – его, будущего господина своей судьбы, она пока еще не встретила.
Но когда же он наконец появится? Она не отвечала на любовь Вильмунда, а его пылкость рождала в ней тоску и томление, которые вовсе не были ответным чувством. Она так красива и достойна любви – но некому подарить это счастье, некого согреть этим огнем, что горит в груди и жжет, не находя применения! Кругом лето, везде зелень и цветы, солнце блестит на волнах, и кажется, что счастье так близко – только оглянись, а оно стоит за плечом…
Но за плечом лишь томился вздыхающий Вильмунд, и Ингвильда тайком посмеялась сама над собой. Пока нет того, что любишь, можно бы полюбить то, что есть. А вот она не хочет почему-то!
В раздумье Ингвильда бросила взгляд в сторону моря и вдруг ахнула. Вильмунд тоже обернулся. Возле черного пятна старшего «смотрельного камня» в воде покачивался чужой корабль с убранным парусом. Они и не заметили, как он появился из-за мыса.
Забыв, о чем говорили, Ингвильда и Вильмунд рассматривали лангскип*, явно пришедший издалека: в их округе такого не было. Он как-то нелепо покачивался возле берега, собираясь то ли пристать, то ли плыть дальше. Его весла вяло шевелились в воде, как лапы дремлющей утки.
– Что это? – Ингвильда бросила на Вильмунда удивленный взгляд. – Чей это корабль?
– Я его раньше не видел. – Вильмунд пожал плечами. – С юга идет.
– Они что там, заснули? Они думают плыть или приставать?
– Не знаю…
Ингвильде вспомнилось пророчество Хёрдис о двух китах. В самом деле, корабль без признаков жизни чем-то напоминал полуживого кита, беспомощного даже в родной стихии.
– Пойдем-ка посмотрим! – решила Ингвильда и первой направилась вниз по берегу, к чернеющему вдали старшему камню.
Вильмунд послушно шел за ней.
– Колль! Торд! Да что же вы! – Устав от бесполезных призывов, Модольв Золотая Пряжка остановился под мачтой и горестно развел руками. – Нас выбросит на камни! Вестмар! Да хотя бы ты…
– Рад бы… да вот что-то… меня тоже… – тяжело дыша, в несколько приемов выговорил кормчий Вестмар. Он не столько правил, сколько опирался на руль. По его раскрасневшемуся лицу ползли крупные капли пота. – У меня с ночи все кости ломит. Как под каменным обвалом побывал… Не хотел говорить, да вот что-то… Не могу… И поясница болит, как будто мне уже под семьдесят! А теперь что-то голова… Плохо соображаю, где верх, а где низ.
– Очень сильно качает, – слабым голосом пожаловался один из хирдманов. – И прибой шумит, как будто я в воде головой…
– Тор и Мйольнир!* – Модольв с широким размахом хлопнул себя по бедрам. – Море гладкое, как вода в лохани, а прибой еле шепчет. Тролли и турсы!* Хродмар!
Но Хродмар не ответил, он даже не слышал. Он лежал на кормовом настиле, голова его бессильно моталась из стороны в сторону, глаза были закрыты, а лицо слабо, бессознательно кривилось. Дышал он тяжело и часто.
– Я вижу, нашему Щеголю хуже всех! – тяжело дыша, заметил один из десятников, Арнульв. Он старался держаться, но ему тоже было плохо. С трудом подняв руку, он отер мокрый лоб, и пальцы его дрожали. – Зря ты не хотел остаться на Остром мысу, Модольв. Эта хворь так просто от нас не отвяжется. Надо было переждать. А теперь как знать, найдем ли мы здесь какой-нибудь дом. Плыть дальше…