- Сама иди в гридницу! - с обычной своей неприветливостью ответила Хёрдис. - А для меня там слишком шумно. Там такие благородные гости, что где уж найти местечко для дочери рабыни!
На самом деле Хёрдис пряталась от Модольва и очень злилась на него за то, что его присутствие не позволяет ей попасть в гридницу, где целые горы отличной еды.
- Э, отдай! - заметив на блюде у Ингвильды хороший кусок оленины, Хёрдис проворно схватила его. - Куда это ты тащишь столько мяса?
- В землянку фьяллям, - ответила Ингвильда, вылавливая из котла другой кусок на замену. - Им не мешает подкрепиться.
- Вот еще! - возмутилась Хёрдис. - Этим паршивым, вонючим фьяллям ты выбираешь самое лучшее мясо, а родной сестре...
- Я же тебе говорю: иди в гридницу! - с пробудившимся раздражением ответила Ингвильда. - И не притворяйся, что тебя здесь морят голодом. А что же до фьяллей, то мне лучше знать, чем кормить гостей.
- "Гостей" - презрительно фыркнула Хёрдис. - Тоже мне гости! Кто их звал? Знаю я, знаю, какой гость тебя так волнует! Ты, должно быть, влюбилась в этого урода! Хорошая пара для тебя, нечего сказать! Ну, поди, поцелуйся с ним!
Хёрдис очень надеялась этими насмешками восстановить Ингвильду против гостей, которые в любой день могли ей рассказать о встрече возле Тюленьего камня. Но добилась лишь того, что сестра почувствовала досаду на нее саму. Не отвечая и больше не глядя в ее сторону, будто вовсе не слушая, Ингвильда взяла со стола круглое серебряное блюдо, переложила на него несколько жареных медвежьих ребер и поставила в корзину, где было уложено остальное угощение.
- Эй, Брим! - Она оглянулась и кивком подозвала старика раба. - Бери корзину, понесем па отмель.
Приближаясь по тропе к землянке, Ингзильда еще издалека увидела, что возле порога сидит человек. Длинные светлые волосы, еще не просохшие после мытья, блестели у него на плечах, и Ингвильда не сразу сообразила, кто это. Подойдя ближе, она узнала Хродмара. Как видно, он решил, что пора ему перестать болеть: на нем была нарядная крашеная рубаха, зеленые ремешки красивыми крестами обхватывали сапоги до колен. Пояс с серебряными бляшками и подвесками был затянут как полагается, только оружие он оставил в землянке.
- Какие у тебя красивые волосы! - сказала Ингвильда, подойдя ближе. - Я даже не сразу узнала тебя!
- Хорош же я был! - с усмешкой ответил Хрод-мар.
Он был так счастлив снова ощутить себя живым и почти здоровым, что весь мир казался ему прекрасным. Хродмар чувствовал свое сердце открытым для всего мира, ему хотелось без конца говорить, смеяться. И ни с кем в целом мире он не стал бы говорить так охотно, как с Ингвильдой. Вспоминая свою болезнь, он именно в Ингвильде видел тот светлый луч, который вывел его обратно к жизни. В его чувствах к ней смешались благоговение и благодарность; она казалась ему богиней его нового, возрожденного мира, премудрой Фригг, но только совсем еще юной и прекрасной и... еще не встретившей своего Одина.
Ингвильда присела на бревно рядом с ним. С тех пор как Хродмар стал подниматься и разговаривать, приходить в землянку стало гораздо приятнее. День за днем Ингвильда убеждалась, что в похвалах Модольва племяннику было гораздо больше истины, чем она подумала поначалу; пожалуй, она уже была недалека от мысли, что даже любящий дядя не воздает ему всего должного. Конечно, о красоте сейчас и речи быть не могло, но в каждом его движении, несмотря на болезненную слабость, просвечивало столько гордого достоинства, что это само по себе вызывало уважение. Взгляд его ярких голубых глаз был умным и острым и таким живым, что Ингвильде хотелось получше узнать того, кого она спасла от смерти. Напрасно она опасалась, что родич и любимец конунга окажется самовлюбленным гордецом, не способным говорить и думать ни о чем, кроме собственных подвигов. Хродмар был неизменно приветлив и вежлив с ней, ее приход был ему всегда приятен. В каждом его слове, в самом звуке голоса сквозила признательность за то, что она сделала для него и дружины, и Ингвильда уже верила, что сердце у него горячее и благодарное.
- Я принесла вам праздничное угощение. - Ингвильда сделала Бриму знак открыть корзину и вынула оттуда серебряное блюдо. - Ты любишь медвежьи ребра? Выбери, что тебе нравится, а остальное раздадим хирдманам.
- А, так ты уже считаешь, что я в силах справиться с каким-нибудь китом дубравы! - обрадо-ванно сказал Хродмар и взял кусок ребра. - А я уж думал, что мне придется весь остаток жизни питаться кашей из толченого ячменя!
- Так это правда, что ты сочиняешь стихи? - спросила Ингвильда. "Кит дубравы" вместо простого "медведь" напомнили ей слова Модольва о том, что его племянник "почти скальд".
- Нет, неправда, - со вздохом ответил Хродмар. - Я не умею сочинять стихов. Когда-то, лет десять назад, я мечтал о славе скальда. Меня учили - я знаю все, что требуется знать. Вот, медведь, например, - Хродмар качнул в руке медвежье ребро, от которого за разговором успел откусить всего раз. - Я знаю все его хейти*. В стихах медведя называют бродягой, бурым, рыжим, косолапым, сумрачным, лесником, жадным, зубастым... Можно назвать его китом дубравы или тюленем леса... Но это же еще не стихи! Я придумал столько кеннингов, что ими можно загрузить большой корабль. Модольв говорит, что мне пора продавать их скальдам, по эйриру* за десять штук. Я все жду, когда же из этих кеннингов сложится хоть один стих, а он все никак не приходит. Как ты думаешь - придет когда-нибудь?
- Когда-нибудь придет! - подбодрила его Ингвильда. - Может быть, далее скоро.
- Может быть, - согласился Хродмар и посмотрел ей в глаза. - Я ведь теперь родился заново. Все теперь будет по-другому.
Сами по себе эти слова не имели отношения к Ингвильде, но взгляд Хродмара вдруг смутил ее.
- Мне все кажется даже лучшим, чем было раньше, - продолжал он. - Я сижу здесь почти весь день и все любуюсь морем. Я прожил на берегу моря всю жизнь - у нас прибрежная усадьба - и только сейчас увидел по-настоящему, какое оно красивое. А небо! - Хродмар поднял голову, а Ингвильда не могла отвести глаз от его лица. Уродливые следы нарывов ее не смущали - ведь другим она его не знала, и во всем облике, в каждом слове и движении Хродмара ей виделось что-то особенное, что-то важное и значительное, отличавшее его от прочих людей.
- Знаешь, какой стих я хотел бы сочинить? - понизив голос, спросил он, и у Ингвильды вдруг часто забилось сердце. - Про это утро, про этот рассвет. Про то, как я увидел Фрейю обручий на лбу кости Имира...* Про то, как светлая Суль* всходила над долиной тюленей** и над морем лосей***. И про то, что для меня это утро было как новое рождение... Ты понимаешь?