— Я никому не скажу, — Зимич поднялся со стула и нарочно отвернулся к окну. Забавные игры с охотниками вдруг показались ему чересчур жестокими.
Прошло не меньше пяти минут, прежде чем парень заговорил.
— Почему ты… не убил меня? — голос его дрогнул.
Охотник предпочел бы смерть жалости? Неужели парни из Леса на самом деле считают эти поединки смертельными?
— А ты разве не понял? — Зимич оглянулся и сделал искреннее, серьезное лицо. — Мы же теперь братья!
— Как? — недоуменно спросил охотник.
— Неужто ты не знаешь, что если кровь врагов в бою смешивается, они становятся побратимами? — Зимич никогда не слышал ни о чем подобном, поэтому выдумывал «обычай» на ходу и теперь лихорадочно искал кровь на теле противника. И нашел: тот в драке порезал ладонь.
Парню было стыдно признаться в неведенье, поэтому он лишь уточнил:
— А… наша кровь смешалась?
— Конечно. Неужели ты не заметил? Сам же хватал меня за волосы, — Зимич пальцем показал на рассеченную бровь, — рана к ране. Я сразу почувствовал, что ты теперь мой брат. А ты разве нет?
— Да. Я тоже… — Охотник задумался и добавил уверенней: — Я так и думал. Еще когда ты свой нож выбросил, я уже тогда подумал…
Охотника звали Митко́, у него было двое старших братьев и маленькая сестренка. Зимич выгреб все оставшиеся деньги и сбегал на рынок, набрав побольше снеди: хлеба, сыра, сливок, меда. Получился целый мешок.
— Твоя родня теперь и мне родня… — убеждал он названого братца. — Бери, у родственника брать не стыдно. Может так случиться, и ты мне когда-нибудь поможешь. Братья должны друг другу помогать.
Зимич и предположить не мог, что словно в воду глядит: ну чем отпрыску рода Огненной Лисицы мог помочь голодный и оборванный охотник?
После этого он больше не ходил задирать лесных людей. И не обращал внимания на шуточки друзей, которые обвиняли его в трусости.
А в ноябре случилась эта ерунда с дочкой булочника. Если бы ее братья грозили Зимичу смертью! Он бы выбрал смерть. Сначала она ему очень нравилась. Он даже думал, что любит ее. И писал ей стихи. Впрочем, он всем своим возлюбленным писал стихи, за это они любили его еще крепче. Но через два месяца Зимич разглядел (в который раз!) в нежной голубке курицу-наседку, разочаровался, охладел и порвал с ней всякие отношения. Не тут-то было! Курица-наседка показала себя настоящей орлицей, когтями впившейся в добычу: объявила себя беременной и потребовала ни много ни мало — жениться! Казалось бы, кто может приневолить его жениться на какой-то дочке булочника? Ан нет, булочник и его сыновья устроили громкое разбирательство, спасая репутацию дочери: не от какого-то приблуды забеременела, от потомка знатного рода. Даже если бастард родится, а все ж кровь Огненной Лисицы!
Поверенный отца денег дать отказался — булочник бы деньги взял, в этом Зимич не сомневался и даже мог примерно прикинуть цену «спасения» репутации непутевой девицы. Зимич написал отцу (в первый раз со столь унизительной просьбой!), но снова получил обидный отказ: тот ответил, что о чести семьи надо было думать раньше, и предложил жениться. На дочке булочника? На этой курице, которая не умела даже читать? Отец писал, что любую невестку примет с радостью, что женитьба пойдет Зимичу на пользу, — другого способа образумить сына он не видит.
Разобидевшись на весь мир, Зимич решил бросить университет и сбежать из Хстова. Навсегда порвать с отцом и зависимостью от него. Собственно, решение это он принимал будучи мертвецки пьяным, но заявил о нем во всеуслышание, так что пути для отступления не оставалось.
Конечно, пытать счастье он собирался в дальних странах, но судьба (верней, закономерность ее течения) распорядилась иначе.
Большинство охотников к середине ноября покинуло Хстов: мороз прогнал поветрие, выжег из домов заразу, и они возвращались к своему жилью. Двигаясь по Южному тракту, Зимич время от времени встречал их семьи: на телегах и тележках, в которые частенько вместо коня был впряжен отец семейства или его старший сын.
Зимичу не хватило денег на хорошую лошадь, битюгом он побрезговал и здраво рассудил, что деньги в ближайшее время ему нужней коня. К тому же того пришлось бы кормить.
В первый же день пути он до крови сбил ноги: сапоги его никак не располагали к долгим путешествиям. Одно дело разгуливать по кабакам или шататься по городу, и совсем другое — идти по дороге лига за лигой. Когда же Зимич, не в силах добраться до ближайшего постоялого двора, присел отдохнуть на поваленном дереве, выяснилось, что и полушубок его, подбитый дорогим и мягким стриженым бобром, не держит тепла: его продувало насквозь на холодном зимнем ветру. До постоялого двора Зимич, конечно, добрался — то давая отдых ногам, то согреваясь быстрым шагом, — но уже глубокой ночью, когда и печи, и ужин давно остыли. Больше всего ему хотелось вина, особенно горячего, но заспанный хозяин поставил перед ним миску с холодной свининой, заплывшей толстым слоем бледного жира, и кружку мутного пива.
В комнате, где кроме Зимича храпели еще трое путешественников, окно было затянуто пузырем, и ветер всю ночь стучал тяжелым ставнем, поддувая в щели. Зимич кутался в тонкое плохо простеганное одеяло и стучал зубами. Доски узкой постели были для вида прикрыты тонюсеньким соломенным тюфяком, а подушка, набитая сеном, колола ухо. Зимич уснул не сразу, убеждая себя в том, что мужчине не пристало бояться трудностей. Но болели разбитые ноги, ныла уставшая спина, от холода сводило живот и выворачивало суставы. Впрочем, на постоялом дворе очень быстро — за несколько часов до рассвета — наступило утро.
Перед выходом (а хозяин намекал, что после полудня наступит новый день, за который надо будет заплатить) Зимич предложил хозяину свои сапоги и полушубок — по сходной цене, — но тот был согласен только на обмен: сапоги на сапоги, полушубок на полушубок. Это бобровый полушубок, который весит считанные лоты? Обшитый темно-синим бархатом? На собачью шубу, тяжеленную и засаленную, с протертым пегим мехом внутри? Зимич не любил вымогателей, плюнул хозяину под ноги и пошел своей дорогой.
Через полчаса он уже жалел об этом, но продолжал сжимать зубы и идти вперед. Только получалось у него слишком медленно: за ночь он толком не отдохнул и не согрелся, сбитые ноги распухли и едва влезли в сапоги.
Охотники нагнали его в двух лигах от постоялого двора, на повороте дороги. Их было много: с десяток мужчин, а с ними женщины и детишки. Три лошади, запряженные в телеги, везли малышей и немногочисленный охотничий скарб. Зимич посторонился, пропуская их вперед, но двое молодых парней отделились от своих и подошли к нему поближе.
— Здорово, студент. — Тот, что постарше, смерил Зимич взглядом.
— И тебе не болеть, — угрюмо ответил Зимич. Охотники не производили впечатления голодных и изможденных, были хорошо и тепло одеты: наверняка давно вернулись в Лес, а теперь встречали из города своих родичей.
— Не забыл, как летом помоями нас поливал?
Глупо было бы оправдываться.
— Го́йко, Жарко́! — окликнул их старший из охотников. — Мы ждать не будем.
— Сейчас. Разберемся со студентом, — скроив презрительную мину, ответил один из парней и начал расстегивать полушубок. Зимич не надеялся на честный поединок, но второй противник стоял неподвижно.
— Эй, петухи! — крикнула с телеги женщина. — Нашли время!
Поединок так поединок. Зимич негнущимися от холода пальцами потянулся к поясу: полушубок его, конечно, был легким и удобным, но без него драться сподручней. Он не чувствовал никакой несправедливости в происходящем: когда летом студенты задирали охотников, те тоже были не в самом лучшем положении.
Оба полушубка полетели на снег, охотник молча указал пальцем на нож у пояса и вопросительно глянул на Зимича. Зимич покачал головой: он не любил смертельных поединков. Противник пожал плечами и кинул нож на дорогу. Зимич последовал его примеру и перешагнул с ноги на ногу.
— Жарко! — сзади к парню подошел взрослый охотник и положил руку ему на плечо. — Одевайся. В другой раз со студентом разберешься.