— Это еще почему? — окрысился тот.
— Ты что, не видишь? Он на ногах еле стоит.
— А я? Когда я летом на ногах еле стоял?
— Тебя и летом никто не неволил с ними связываться. Одевайся, — охотник хлопнул парня по плечу так, что тот пошатнулся.
В отличие от городских, охотники всегда слушались старших. Жарко недовольно поморщился, но полушубок с дороги подобрал и прошипел сквозь зубы:
— Мы с тобой еще встретимся… Студент…
Лучше бы они подрались, потому что Зимич чувствовал себя оплеванным: ему вовсе не хотелось презрительной жалости охотников. Он смотрел вслед удалявшимся телегам и застегивал полушубок — на душе было гадко.
До постоялого двора оставалось не меньше лиги, когда стало темнеть. И если поблизости от Хстова дорога шла мимо обширных полей, то теперь ее с обеих сторон окружал лес. Зимич уже едва ступал на ноги, и желание быть мужчиной, который может преодолеть любые трудности, померкло. Он хотел есть и спать. И предложение хозяина постоялого двора уже не казалось ему столь разорительным: надо было поменять хотя бы сапоги.
А за поворотом дороги, в сумерках, его встретили трое разбойников, которые сделали ему еще менее выгодное предложение: обменять жизнь на кошелек. А также на сапоги, шапку и полушубок. Такого поворота Зимич никак не ждал, но, конечно, делиться так просто не собирался.
Однако чего стоит один нож против трех? Разбойники не стали его убивать, спасибо и на этом, но накостыляли, конечно, здорово: Зимич долго не мог пошевелиться после того, как пришел в себя.
Сапоги ему оставили: пожалели бросить на морозе босиком? А вместо полушубка кинули какую-то дерюжку — похоже, старый распоротый мешок.
После этого любой на месте Зимича повернул бы обратно в Хстов, но столь позорное возвращение тогда казалось ему страшнее смерти от голода и холода, и он, накинув на плечи колючую мешковину, двинулся вперед. Ему повезло: до постоялого двора его подвез мужик на санях с целым ворохом сена, иначе бы Зимич туда не дошел.
Это был большой и шумный постоялый двор, с почтовой станцией, где можно было поменять лошадей, с хорошими комнатами для тех, у кого водились деньги, и теплым трактиром с комнатами подешевле. Во дворе горели костры — там ночевали те, у кого совсем не было денег.
Хозяин трактира вначале не хотел пустить Зимича — вид его не внушал доверия, — но потом согласился взять за ужин и ночлег кожаный пояс, расшитый речным жемчугом. Собственно, это была единственная ценная вещь, которую разбойники не забрали себе. Наверное, проглядели. Хозяин даже милостиво усадил Зимича поближе к очагу и дал веревку, чтобы подпоясать рубаху.
В трактире сидели охотники: и те, которых Зимич встретил по дороге, и не только, — видно, из другой деревни. Его появление не осталось незамеченным, и два молодых парня — Гойко и Жарко — подозрительно посматривали в его сторону. Но не узнали: с дерюжкой на плечах, с разбитым лицом, в окровавленной рубахе Зимич очень мало походил на студента.
От еды и тепла закружилась голова, заныли синяки и ссадины, и меньше всего Зимич хотел связываться с охотниками — разбойников ему вполне хватило. Однако Жарко прошел мимо дважды, как будто ненарочно задевая скамейку, на которой Зимич сидел. Случись такое в городе, в кабаке, в присутствии товарищей, Зимич счел бы это поводом для драки. По меньшей мере молчать он бы не стал. Жарко остался недоволен, и, проходя мимо Зимича в третий раз, не только споткнулся о скамейку, но и проворчал:
— Расселся тут, прохода нет…
Зимич, закипая, промолчал и на этот раз, коротко глянул на охотника и отвернулся, уставившись в кружку с пивом. И на обратном пути тот уже от души пнул скамейку ногой, так что пиво пролилось в тарелку с мясом. Спустить такое было бы полной потерей всякого чувства собственного достоинства, и Зимич поднялся, отшвыривая дерюжку в сторону.
Только-только утихшая боль в сбитых ногах двумя острыми иглами прошила тело от пяток до макушки, добавляя злости, и он с разворота надел глиняную кружку на голову задире-охотнику. Кружка разлетелась вдребезги; к пиву, стекавшему по растерянному лицу Жарко, тут же примешались струйки крови. Тот не ожидал такого начала поединка и отступил на шаг, выговаривая:
— Ба, студент…
Дрались остервенело и без правил, пока трактирщик не потребовал их разнять. Лесные люди постарше скрутили обоих и выбросили на мороз, предложив охладиться, но молодые охотники высыпали из трактира поглазеть на продолжение — во дворе было светло от костров, да и места побольше.
Не было ничего удивительного в том, что продержался Зимич недолго: не смог подняться после хорошего удара в подбородок. Охотники оттрубили победу, поздравили Жарко и с гомоном отправились обратно в трактир, а Зимич так и не мог оторвать голову от утоптанного снега: тело не слушалось. Прошло несколько минут, но легче не стало, и Зимич оставил попытки подняться — слишком они были мучительными. Да и возвращение в трактир показалось ему чересчур бесславным: оставалось только добраться до ближайшего костра — авось не прогонят… Он не ощущал холода и не хотел думать о том, что вскоре попросту замерзнет.
О нем вспомнили — правда, не сразу. Двое охотников вышли во двор, подхватили Зимича под мышки и втащили в тепло. Над ним столпились лесные люди, кто-то опустил лампу к его лицу и сказал:
— Не, живой.
— А ну-ка посвети еще! — раздался сверху молодой и смутно знакомый голос.
— Чего светить-то, Митко? Оттащим на постель, глядишь, до завтра отлежится.
— Погоди! Это же… мой брат…
Сказано это было робко и неуверенно, но охотники вокруг почему-то разразились хохотом. И новость мгновенно разлетелась по всему трактиру:
— «Брат» Митко! — смеялись они.
— Тот самый «брат»! — с хохотом повторяли дальше.
Зимич не мог понять, почему они смеются. Он давно забыл о своем «названом брате», даже имени его не помнил. Но тут к нему протолкнулся один из старших охотников — высокий и чернобородый:
— Брат, говоришь? Дай-ка я взгляну на этого «брата»…
Это потом Зимичу рассказали, что Митко, явившись в купеческую слободку с мешком провизии, был поднят охотниками на смех: взрослые быстро объяснили мальчишке, что студент его обманул, обвел вокруг пальца. И до самой осени потешались над парнем: «Смотри, Митко! Студент идет! Это, часом, не твой брат?»
— А ты молодец, Митко, — сказал чернобородый и обвел взглядом всех вокруг: — И перестаньте ржать, как лошади.
— Чем это он вдруг молодец? — спросил кто-то из молодых охотников с вызовом.
— Тем, что смеха вашего не испугался. За добро добром платить нужно.
Зимича отвели наверх и передали женщинам — те ухаживали за ним словно родные сестры. Сапоги с него снять не смогли, пришлось резать голенища. Так и случилось, что на следующий день он отправился в путь на телеге охотников — в добротном медвежьем полушубке, ушанке и мягких, теплых валенках поверх чистых повязок.
И еще по дороге — чтобы не скучно было ехать — начал рассказывать охотникам сказки.
Сначала в Лесу ему было тоскливо и неуютно. Старшие охотники посмеивались над ним — неумехой, молодые задирались — правда, недолго, пока не выяснили, что драться Зимич умеет не хуже них. А то и лучше. Зимич же не видел особой доблести в том, чтобы со ста шагов попасть белке в глаз. Также не находил он много пользы для себя в том, чтобы пахать выжженную целину или жать рожь. Никто не стал бы терпеть в деревне нахлебника, и как-то само собой получилось, что Зимича звал в помощники каждый. За дровами в лес — с Зимичем, скоблить шкуры — с Зимичем, чинить крышу — с Зимичем. Охотники даже ссорились иногда, когда не могли поделить помощника, и говорили, что с ним вдвоем спорится любая работа.
Еще к нему привязались деревенские старики — недаром он учился философии, ему всегда было о чем поговорить. А зимними вечерами вся деревня затаив дыхание слушала его сказки: Зимич прочитал множество книг и мог бы рассказывать их еще лет десять подряд, но впервые нашлось столько благодарных слушателей на сказки его собственного сочинения. Ребятишки в деревне ходили за ним по пятам, расспрашивая о том, что будет дальше, — не могли дождаться вечера.