Когда они вернулись к школе, было почти темно. Словесник ждал на крыльце. Поинтересовался, какие еще у гостей желания — вот оно, восточное гостеприимство!
Всем хотелось спать, но неугомонная рыжекудрая Марта, как обычно, искала приключений. Стукнуло в башку сходить в турецкую баню, и отговорить ее от дурацкой затеи было невозможно. Словесник устал объяснять, что баня уже закрылась, и, сдавшись, нарисовал на бумажке дорогу, а сам отправился на поиски банщика. Отпускать девицу, даже такую бойкую, одну в средневековую ночь было бы неосмотрительным, друзья поручили Леле составить баламутке компанию. Она согласилась без особого желания, хотя смыть дорожную грязь было заманчиво. Пробираясь по пустым улочкам мимо темных дувалов, они нашли баню — восьмигранный мавзолей с куполом, освещенный тусклой лампочкой. Широколицый банщик был уже тут, кланялся, распахивал резные двери, показывал наполненный густым паром зал со сводчатым потолком и холодным фонтанчиком посередине, даже предложил помывочные услуги, впрочем, бурно отвергнутые, и остался ждать экзотических пташек в предбаннике, где у него, не исключено, даже была проделана дырочка для наблюдения. Леля, скинув брезентуху, растянулась на горячей мраморной скамье и почувствовала себя в восточной сказке.
Когда они, счастливые, разнеженные, с пылающими щеками, выползли из парной, банщик уже встречал их сухофруктами и сладкой водой.
— Русский дэвушка, прэкрасный дэвушка, ты красивий, как роза! — умоляюще сказал он Леле. — Пойдем, поковримся!
— Дурак, что ли? — обиделась она.
— У тэбя в Москва муж есть? Нэт муж? Тогда почему не хочишь? — он уже схватил ее за руку и тянул куда-то. Марта взглянула насмешливо, расстегнула свой армейский ремень с пряжкой и медленно стала наматывать на кулак.
— Ты что, бэшеный? Я так шутил! — замахал он на нее руками.
Потом долго стоял в освещенном проеме, цокал языком и смотрел вслед.
Ребята давно дрыхли, только словесник задумчиво сидел на ступеньках веранды, освещенных слабым светом из кабинета, — там шуршала Марта, раскатывая спальник. Леля пристроилась рядом с учителем.
— Знаешь нашу поэзию? — спросил он, будто они знакомы уже сто лет.
— Ага, Омар Хайям.
— Помнишь наизусть?
— Помню, — она прочла. Он ответил тем же самым, но на фарси. На фарси звучало красивее. Она почувствовала себя счастливой и прочла еще. Он опять отозвался, как эхо, подняв голову и будто выдыхая рубаи в ночное небо.
Свет из окна погас. Темнота стала абсолютной, острые крупные звезды стояли над головой.
— А Руми знаешь? Джалалиддина Руми? — спросил он.
Она и Руми знала. Случайно, конечно, — недавно вдруг купила в переходе метро «Ирано-таджикскую поэзию» и прониклась сладкими и пряными восточными узорами. Красавицы с газельими глазами. Соловьи и розы. Рифмы-редифы. Одни и те же образы, веками — и каждый раз по-разному.
Из-за острого зубчатого хребта показался серебряный край луны. Она медленно выплывала, заливая ледяным светом голые черные ветви сада. Гипнотическая луна. Холодный ветер дул из ущелья, внизу шумел поток. А они все читали и читали.
— Спасибо! — сказал учитель. — Я так рад. Это хорошо, понимать друг друга. Стихи — это всегда как на одном языке. Спокойной ночи. Фонарик мой возьми, а то на ребят наступишь.